В «Горизонте» лирический герой говорит, что, согласно пари, он «должен первым быть на горизонте». Следовательно, кто-то должен ему составить в этом конкуренцию, и скорее всего это тот же «четверочник», который опередит его в «Песне Алисы про цифры»: «Обогнали “трояка” / На четыре метрика», — как и в «Марафоне»: «А гвинеец Сэм Брук / Обошел меня на круг <…> Тоже мне, хорош друг — / Обошел на третий круг» (третий круг — это, по сути, те же «четыре метрика»).

Поэтому герой всячески стремится догнать гвинейца в «Марафоне», канадца в «Прыгуне в высоту», негра в «Песенке про прыгуна в длину» и инсайда в «Песне про правого инсайда»: «Догоню, я сегодня его догоню, / Пусть меня не заявят не первенство мира!».

***

Рассмотрим ситуацию с бегом более подробно.

У «Марафона» имеется следующий вариант названия: «Марафон, или Бег на длинную дистанцию»[812], который сразу же вызывает в памяти песню 1966 года: «Песня про конькобежца на короткие дистанции, которого заставили бежать на длинную». Как видим, здесь героя заставили бежать тот самый марафон, который он добровольно побежит лишь через пять лет (правда, тоже без особого энтузиазма: «А может, я гулять хочу / У Гурьева Тимошки? / Так нет — бегу, бегу, топчу / По гаревой дорожке»[813]). Понятно, что тогда сил у него было меньше, и поэтому он был конькобежцем на короткие дистанции, прекрасно осознавая свои возможности: «Я ж на длинной на дистанции помру — / не охну».

Другой вариант названия песни «Марафон» звучит так: «Марафон. Бег на десять тысяч метров»[814] [815]. А в «Песне про конькобежца» читаем: «Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, — / и спекся» (такое же расстояние предстоит преодолеть лирическому герою в черновиках «Затяжного прыжка», где он упоминает «свой затяжной десятикилометровый прыжок» (АР-12-83); и здесь же герой говорит: «Но рванул я кольцо на одном вдохновенье». - а предыдущем случае он «увлекся <.. > рванул, как на пятьсот»). И если в этой песне герой не выдержал бешеного темпа гонки: «Подвела меня — ведь я предупреждал! — / дыхалка: / Пробежал всего два круга — и упал… / А жалко!», — то в «Марафоне» у него уже гораздо больше сил, и, хотя «гвинеец Сэм Брук обошел» его «на круг», он надеется, что уже не выдохнется, хотя в целом ряде произведений говорит о том, что не выдержит взятого им темпа жизни: «Я ж на длинной на дистанции помру — / Не охну…» («Песня про конькобежца», 1966), «Все равно я сегодня возьму да помру / На Центральной спортивной арене» («Не заманишь меня на эстрадный концерт…», 1970), «Я больше не выдержу, я разобьюсь!» («Песня самолета-истребителя», 1968; черновик/2; 384/).

В связи с «Марафоном» уместно вспомнить также позднюю редакцию песни «Скажи еще спасибо, что живой» (1971): «Да ладно, что на финише — другой!» /2; 460/, - и «Четверку первачей» (1974), где вновь представлена ситуация погони: враги лирического героя персонифицированы в образе первого, второго и четвертого первачей, и о последнем сказано: «Сколько все-таки систем / В беге нынешнем! / Он вдруг взял да сбавил темп / Перед финишем59*, / Майку сбросил — вот те на! — / Не противно ли? / Поведенье бегуна — / Неспортивное». Причем он обошел третьего первача (alter ego автора): «Не нарочно, не заводит — ох и зол! — / Вот обходит, вон обходит, — обошел» /4; 428/, - как уже было в «Марафоне»: «А гвинеец Сэм Брук / Обошел меня на круг. <.. > Вот друг-гвинеец так и прет». Поэтому в стихотворении «Мы без этих машин — словно птицы без крыл…» (1973) герои скажут: «Нам обгоны. конечно, обидны», — а в «Горизонте» лирический герой был уверен: «Ни обогнать, ни сбить себя не дам!» /3; 361/, - что, в свою очередь, повторяет его собственные слова из «Прыгуна в высоту»: «И меня не спихнуть с высоты!».

Теперь обратимся к образу авторского двойника в «Четверке первачей»: «Номер третий — убелен и умудрен, / Он всегда — второй надежный эшелон. / Вероятно, кто-то в первом заболел, / Ну а может, его тренер пожалел. / И назойливо в ушах звенит струна: / У тебя последний шанс, эх, старина! / Он в азарте — как мальчишка, как шпана, — / Нужен спурт, иначе крышка и хана!».

Некоторые мотивы из этого фрагмента восходят к «Песне про конькобежца». Если в «Четверке первачей» «кто-то в первом заболел», то здесь «наш Бескудников Олег / зазнался: / “Я, — грит, — болен, бюллетеню, нету сил”, - / и сгинул». И тренер назначил лирического героя вместо него: «Вот наш тренер мне тогда и предложил: / беги, мол!», — но герой не был готов к этом тому. А в «Четверке первачей» хотя у него уже больше сил, но он все время просидел в запасе, и «его тренер пожалел», зная, что это его последний шанс: «Нужен спурт, иначе крышка и хана!». Это подчеркивает и образ «убелен и умудрен», который встретится в песне «Про глупцов» (1977), где лирический герой выступит в образе мудреца (см. вышеприведенный анализ «Путешествия в прошлое»), а советская власть, соответственно, — в образе трех глупцов: «Он залез в свою бочку с торца, / Жутко умный, седой и лохматый… / И ушли три великих глупца — / Глупый, глупенький и глуповатый» (для сравнения — в «Четверке первачей» она также представлена в трех образах)[816]. В обоих случаях встречается мотив старости лирического героя, как и в ряде других произведений: «Состарюсь, выну — денег наскребу!» («Летела жизнь»), «Когда состарюсь — издам книжонку» («Зарисовка о Париже»), «Неужто старею? / Пойду к палачу» («Песня о Судьбе»), «Стареем, брат, ты говоришь. <.. > И отправляют нас, седых…» («Рейс “Москва — Париж”»), «Стал от ужаса седым звонарь» («Набат»), «Я опоздать боялся и от страха поседел» («Песня Белого кролика»), «.. и седина / Испачкали виски не так обильно» («О поэтах и кликушах»), «Как вдруг прибежали седые волхвы» («Песня о вещем Олеге»), «От каких таких причин белые вихры?» («Ах, откуда у меня грубые замашки?!»), «И ветер злой со щек мне сдул румянец / И обесцветил волосы мои» («Пожары»; набросок /5; 519/), «И сейчас мне — восемьдесят лет» («Я теперь на девок крепкий…»).

Помимо того, убеленному третьему первачу — «ползти на запасные пути», а в стихотворении «Рейс “Москва — Париж”» поэт сетует: «И отправляют нас, седых, / На