Надежда Георгиевна достала новую сигарету. Сейчас невозможно вымыться, так хотя бы окурить склизкую грязь, которую вылил на нее Грайворонский. У старых грехов длинные тени…

– Зачем вам все это было нужно? – спросила она.

Он развел руками:

– Хотел добиться справедливости.

– Очень скоро вы поймете, что кто ищет справедливости, всегда больше теряет, чем находит.

– Посмотрим, – весело сказал Василий, – знаете, справедливость уже в том, что мы все судим о людях по себе. Если бы мой доблестный папашка не укокошил собственную жену, то ни за что в жизни не поверил бы в то, что сын – серийный убийца, даже кинохроника преступления не убедила бы его. Но раз сам переступил черту, то сын почему нет? Вот он и засуетился, и запутался, как муха в паутине, потому что если бы не заставил следаков оставить в покое Диму, они быстро проверили бы его алиби, и весь мой проект засох бы на корню. Ну а теперь, в том числе благодаря вам, все складывается прекрасно. Титанические усилия папашки разбились о волю трех слабых женщин, дело возобновлено, и кто знает, сколько еще бессонных ночей предстоит Павлу Дмитриевичу, прежде чем поймают настоящего маньяка?

– А вы не боитесь, что я передам ему наш разговор?

Грайворонский отрицательно покачал головой:

– Передавайте. Мне будет приятно, если он все узнает.

– Так он же вас изничтожит!

– Что? Единственного оставшегося сына, которого самое время призвать со скамейки запасных? Ну тогда бог ему судья, хоть я, повторюсь, атеист. До физического устранения он вряд ли опустится, а учителем в школу меня всегда возьмут. Уеду в другой город, где свои царьки, а он пусть сидит и постигает, как разрушил все своим распутством.

Надежда Георгиевна встала, убрала чашки и стала повязывать перед зеркалом шарфик. Василий смотрел на нее со странной усмешкой.

Надев пальто и взяв сумочку, она потянулась открыть дверь, но опустила руку.

– Я очень сочувствую вам, – повторила она, – и постараюсь когда-нибудь простить вам смерть Мийки, потому что тут мы оба виноваты. Вы сильно пострадали, это бесспорно, только знаете что? Даже если, как вы говорите, люди – дети и куклы, это не повод с ними играть. А вы заигрались, Василий Иванович, очень сильно заигрались. Постарайтесь, пожалуйста, это понять.

Наташа зажмурилась и подставила лицо теплому майскому солнцу. День выдался совсем летний, и лужи после вчерашнего дождя быстро высыхали. Она покосилась на свою машину: пытаясь въехать на участок, Наташа забралась колесом в глубокую лужу и застряла, а в этом маленьком дачном поселочке не нашлось ни трактора, ни достаточного количества крепких мужиков, чтобы вытолкнуть ее «жигуленок». Единственный автомобилист, живущий через три дома, в принципе, согласился дернуть ее на тросе, но в данный момент был до невозможности пьян. Ладно, ничего страшного. Она вышла за ворота и немножко прогулялась по окрестностям, с любопытством горожанки разглядывая свежую молодую траву. Земля выглядела так аппетитно, что Наташа сбросила туфли и пошла босиком, щурясь от удовольствия, и не сразу расслышала, что Саша зовет ее обедать.

Дача Ярыгиных была очень живописна. Чуть покосившийся от старости зеленый дом с мезонином стоял среди старых корабельных сосен, и земля под ними так густо была усеяна старой хвоей и шишками, что наверх пробивались лишь отдельные травинки. В глубине участка располагался круглый стол, который Сашина жена накрыла симпатичной скатертью и поставила блюдо с тонко нарезанными тепличными помидорами.

Сам Ярыгин делал шашлыки, махал картонкой над мангалом, и у Наташи слюнки потекли от умопомрачительного запаха. В тенечке стояла авоська с вином, и, взглянув на длинные зеленые горлышки, Наташа улыбнулась. Ей больше нельзя пить, только об этом пока еще никто не знает, даже Альберт.

Он должен быть сейчас здесь, но задержался в клинике и приедет только завтра утром. Наташа была замужем всего неделю и пока не освоила праведное негодование настоящих опытных жен, когда мужья торчат на работе вместо того, чтобы проводить время с семьей. Она, наоборот, страшно гордилась, что муж у нее такой востребованный, но все же будет несправедливо, если о ее беременности первыми узнают Ярыгины, а не законный супруг.

К счастью, нашелся уважительный предлог – застрявший автомобиль. Вдруг приедет тракторист, а она пьяная? Хозяева больше не настаивали и сами пили немного, и обед, несмотря на вкусные шашлыки, оказался довольно скучен.

Саша жаловался, что сильно устает, жена вторила, как трудно поднимать двух дочерей-погодков, и Наташа сто раз пожалела, что в принципе согласилась погостить у этих людей. Она хотела отвезти детей и сразу уехать, но Альберт заставил остаться. После женитьбы у него появился какой-то бзик: дружить семьями, а Наташа не могла набраться духу и признаться, что Саша кажется ей тупым и подловатым, а от вечно пришибленного вида жены ее просто тошнит.

Лучше бы дружил семьями с ее родителями, если так приспичило, но тут пока выходило не отлично. Говорят, две хозяйки на одной кухне – плохо, но два петуха в одном курятнике – тоже не фонтан. Встретившись, папа с Альбертом немедленно начинали спорить даже по тем вопросам, в которых были согласны, и мама с Наташей даже не пытались их разнять. Папа только в атмосфере глубокой таинственности признался, что доволен выбором дочери.

После обеда Саша с женой прилегли отдохнуть, а Наташе не хотелось идти в дом, и она устроилась в шезлонге. Сосны на участке давали густую тень, Наташе стало прохладно, и она вышла за ворота, на полянку.

Раскрыла книжку, но сразу же ее захлопнула. Сейчас она могла думать только о том, что через девять месяцев впустит в мир нового человека. Осознание этого давалось с большим трудом, но безмятежность, в которой Наташа пребывала с тех пор, как впервые поцеловалась с Альбертом, покинула ее окончательно и бесповоротно. Страх и тревога – вот родительский удел, но в этом и состоит счастье.

Она так глубоко погрузилась в свои мысли, что не заметила, как подошли девочки Ярыгиных. После того как она подарила им своих кукол, они страстно полюбили «тетю Наташу», целовали ее и даже поверяли свои маленькие детские тайны. Наташе было приятно это внимание, хоть она не могла отделаться от чувства, что это мать подучивает их прогибаться в обмен на подарки.

– А вам родители разрешают выходить за ворота? – спросила она лениво.

– Нет, но ты ж не скажешь?

– Не скажу, – улыбнулась Наташа.

– А мы тебе покажем, что нашли. Только никому! Тссс!

– Тссс! – прошипела Наташа и хотела рассмеяться, но осеклась, увидев на ладошке девочки фарфорового пингвина.

Вот и все.

Теперь, зная правду, оставалось только удивляться, почему она не догадалась раньше.

– Очень красивый, – с трудом выговорила Наташа и растянула губы в улыбке, – как вы его назовете?

Девочки заспорили, а Наташа сидела в парусиновом кресле как громом пораженная и пыталась убедить себя, что это не тот пингвин и вообще такое же прихотливое стечение обстоятельств, как в случае с Кириллом Мостовым.