связи? Никакого управа не будет. Мы вот так сразу рассудили — и скоро-скоро всю вот эту вот хитроумную коммуникацию как умели наладили. Я — умею. Прочим — пришлось научиться.

Но прочие быстро учатся и смекают. Это просто вопрос дисциплины. Какой-такой дисциплины, да при лесном народе?

Народной! Народной дисциплины, конечно же. Когда все за всех перед всеми ответы держат. И перед управителями, разумеется. Ведь без управителей — ан-нет, ни-ку-да. Для такой дисциплины даже ружей, даже собак не надобно. Она умом постигается. И наукой! Надёжной наукой доброго слова и правильного наставительства. Вот такого же, при котором в лесу и фонари, и столбы, и электричество проводить начинают. При котором товары ходят, конфеты варятся. Какие-такие конфеты?

Ну, как какие. С которыми жизнь всяко слаще. А, так, вот. О чём мы.

Тут в дверь трезвонят. Гремят-гремят, ох, кому-то неймётся!

***

Мил-человеки в наших краях — это гости такие редкие, что собаки — и те сюда по ошибкам раз в полгода скорей забредают. А такие мил-человеки, чтоб в пуховиках-сапожках, варежках-шарфиках — это ж вообще нонсенс. Скажи мне кто-то, что к нам забредёт такое — да за враньё подобное и осмеять, и на мороз лгунов выгнать мало!

А ведь нет же, случается чудо. Ну, оно и не мудрено: к зиме всякие чудеса случаются. Вот и это чудо у двери, на входе случилось.

Ты не смотри, что дремучее у нас всё, тёмное и клыкастое. Земля за лесом — да, там шипы-клыки-шпили. А в наших родных пенатах — э-э-э, тишь-благодать! Не кусается ничего, не скалится. Ты к болоту только ходить не думай, а так — всё путём, всё дорожками безопасными.

Да стоять не надо, в лапах-то правды нет. В лапах вообще ничего нет, кроме шерсти-то. А в таких-то лапах и шерсти нет, кожа одна да кости.

Сразу видно: голодные лапы, тощие. Человеческие! Самые натуральные.

Человеки — вообще те ещё голодные доходяги, жадные все и злые. Вот от них по нашей дороге-то электричество и провели. Чтоб как вздумал пройти такой, так все его сразу увидели. Все о нём по коммуникациям во все концы раструбили — и доклад-тревогу начальству, чтоб с безопасностью всё решилось…

Да не стой, проходи ты, хухрышка ты, замухрышка. Кто ж тебя так да эдак, ой-ёй… Ну, добрая курточка! Ай… Вот-вот так, сейчас-сейчас всё повесим. Всем бы вот так висеть, всем нормальным здоровым людям вот так, удобненько, на крючочке. Вот так. Ну, отряхивайся-обмахивайся. Давай лапу, что ли. Да не, не ту. Нет лапы?.. Да хоть руку давай. Пожмёмся.

Метель тебя не сильно сожрала? Метель у нас любит жрать! Она нынче особо голодная… Да не бойся ты! Ну, где ты видела, чтоб метель взаправду людей-то честных жрала. Ты же человек честный? Вот и я по тебе так вижу.

Что, нечестный? Ась?.. Леденцы на прилавках?.. Та, ну брось. Это не «нечестность», это здравый расчёт и желание сделать себе приятное. Леденцов на прилавках много, а несчастный человек — он один. Можно несчастному человеку себя краденным леденцом осчастливить. С никого от того не убудет, а несчастный счастливым сделается. Ну, неверно я говорю?

***

Как зовут меня, кто такой?

А чё-й-та ты вопросы задаёшь по уставу? Нет устава у нас, есть управ только. И тот управ общей комиссией всего лесного народа уже давно упорядоченный. Мной лично здесь упорядоченный. И в порядке управы спрашивать меня о таком — зась. Не меня спрашивают. Я спрашиваю. А кто ты такая, того у тебя не спросил. Уважай старших, и старших же слушай, у них поучайся. Будешь поучаться у старших?

Одобряю! И дальше говори «нет». Чем больше в копилке «неток», тем и сама дороже. Как так можно, что одни люди дорогие, другие — дешёвые? Так люди же сами себя и покупают и продаются. Люди — объекты товарные. Вот только мало кто себе цену знает. Вот ты говоришь «нет» — значит, хотя бы догадываешься.

Не догадываешься? Не беда! Назначим! И не таким уже назначали. Но это я как-то слишком вперёд забегаю.

Да ты ничего не это, ну, чего ты! Ну что, что такое? А?.. Запуталась и устала? Ну, все мы запутались, все устали.

Ты меньше путайся, уставай меньше — и всё хорошо будет.

Не будет?

А это ты просто не пробовала. Да не оглядывайся, не косись так!

Ну, да, не хоромы и не пентхаус. Но даже уборная есть, вон там, за угол налево. Чистая уборная, блестящая. С туалетной бумагой! И это в таком дремучестве! Ну, где ещё ты в этой клоаке-то рулон туалетной бумаги найдёшь? А у меня есть. Хочешь, и тебе подарю? Нет, не хочешь? А зря отказываешься, очень и очень зря. Туалетная бумага — она ценнее, чем полотенце, потому что её больше. И ею перевязаться и обмотаться можешь. А ещё свою территорию оградить. И мух на неё отлавливать, когда совсем уж голодный год накроет. Не отказывайся от туалетной бумаги, особенно, когда за так предлагают. Всё ещё нет?

Ну, тогда и не надо. Но хотя бы мусорное ведро зацени! Оно даже совсем пустое: нечего здесь выкидывать, вот и стоит-пустует. Так что не свалка здесь, не завалы, а очень даже тёплая и укромная берлога. Ты просто других берлог ещё в своей жизни не видела, вот и сравнивать тебе не с чем. Мала ещё удивляться. Слушай старших и не перечь.

А… Чего урчишь-то? Чего уже там не так? Поди-ка сюда… А-ну, покажи зубы… Ух-ё… Не показывай. Дареному, конечно, смотреть не принято, но вот это — тут ты меня уж совсем извини. С такими зубами ещё очень долго перед всеми извиняться придётся, на такие зубы и правда лучше уж совсем никому не смотреть.

Но это всё лирика, а лирика только по радио, в песнях твоих играет. А у нас тут совсем не лирика. У нас тут дела очень важные. Да не оглядывайся ты, проходи, ну. Эй, стоять, разуйся сначала. Это берлога, а не проходной двор. И не переход подземный. И не парк. Берлога. В ней нормальные, понимаешь, живут. Без вот этих вот сапог и кроссовок ваших. Намешают тут грязи, а потом жалуются, а чего-й-та тут так грязно!

Ну, вот, ну совсем же другое дело!

***

Я гостей у себя принимаю не то, чтоб уж очень часто.

Не ходят ко мне обычно. Ну,