— Вот так-то лучше! — схватился за ключ Лебедев и, ядовитоусмехаясь, побежал в соседнюю комнату. Коля остановился, хотел было что-тозаметить, но Лебедев утащил его за собой.

Ипполит смотрел на смеющихся гостей. Князь заметил, что зубыего стучат, как в самом сильном ознобе.

— Какие они все негодяи! — опять прошептал Ипполит князю висступлении. Когда он говорил с князем, то всё наклонялся и шептал.

— Оставьте их; вы очень слабы…

— Сейчас, сейчас… сейчас уйду.

Вдруг он обнял князя.

— Вы, может быть, находите, что я сумасшедший? — посмотрелон на него, странно засмеявшись.

— Нет, но вы…

— Сейчас, сейчас, молчите; ничего не говорите; стойте… яхочу посмотреть в ваши глаза… Стойте так, я буду смотреть. Я с Человекомпрощусь.

Он стоял и смотрел на князя неподвижно и молча секунддесять, очень бледный, со смоченными от пота висками и как-то странно хватаясьза князя рукой, точно боясь его выпустить.

— Ипполит, Ипполит, что с вами? — вскричал князь.

— Сейчас… довольно… я лягу. Я за здоровье солнца выпью одинглоток… Я хочу, я хочу, оставьте!

Он быстро схватил со стола бокал, рванулся с места и в одномгновение подошел к сходу с террасы. Князь побежал-было за ним, но случилосьтак, что, как нарочно, в это самое мгновение Евгений Павлович протянул емуруку, прощаясь. Прошла одна секунда, и вдруг всеобщий крик раздался на террасе.Затем наступила минута чрезвычайного смятения.

Вот что случилось:

Подойдя вплоть ко сходу с террасы, Ипполит остановился,держа в левой руке бокал и опустив правую руку в правый боковой карман своегопальто. Келлер уверял потом, что Ипполит еще и прежде всё держал эту руку вправом кармане, еще когда говорил с князем и хватал его левою рукой за плечо иза воротник, и что эта-то правая рука в кармане, уверял Келлер, и зародила внем будто бы первое подозрение. Как бы там ни было, но некоторое беспокойствозаставило и его побежать за Ипполитом. Но и он не поспел. Он видел только, каквдруг в правой руке Ипполита что-то блеснуло, и как в ту же секунду маленькийкарманный пистолет очутился вплоть у его виска. Келлер бросился схватить его заруку, но в ту же секунду Ипполит спустил курок. Раздался резкий, сухой щелчоккурка, но выстрела не последовало. Когда Келлер обхватил Ипполита, тот упал емуна руки, точно без памяти, может быть, действительно воображая, что он ужеубит. Пистолет был уже в руках Келлера. Ипполита подхватили, подставили стул,усадили его, и все столпились кругом, все кричали, все спрашивали. Все слышалищелчок курка и видели человека живого, даже не оцарапанного. Сам Ипполит сидел,не понимая, что происходит, и обводил всех кругом бессмысленным взглядом.Лебедев и Коля вбежали в это мгновение.

— Осечка? — спрашивали кругом.

— Может, и не заряжен? — догадывались другие.

— Заряжен! — провозгласил Келлер, осматривая пистолет: — но…

— Неужто осечка?

— Капсюля совсем не было, — возвестил Келлер. Трудно ирассказать последовавшую жалкую сцену. Первоначальный и всеобщий испуг быстроначал сменяться смехом; некоторые даже захохотали, находили в этом злорадноенаслаждение. Ипполит рыдал как в истерике, ломал себе руки, бросался ко всем,даже к Фердыщенку, схватил его обеими руками и клялся ему, что он забыл, “забылсовсем нечаянно, а не нарочно” положить капсюль, что “капсюли эти вот все тут,в жилетном его кармане, штук десять” (он показывал всем кругом), что он ненасадил раньше, боясь нечаянного выстрела, в кармане, что рассчитывал всегдауспеть насадить, когда понадобится, и вдруг забыл. Он бросался к князю, кЕвгению Павловичу, умолял Келлера, чтоб ему отдали назад пистолет, что онсейчас всем докажет, что “его честь, честь”… что он теперь “обесчещен навеки!”…

Он упал наконец в самом деле без чувств. Его унесли вкабинет князя, и Лебедев, совсем отрезвившийся, послал немедленно за доктором,а сам вместе с дочерью, сыном, Бурдовским и генералом остался у постелибольного. Когда вынесли бесчувственного Ипполита, Келлер стал среди комнаты ипровозгласил во всеуслышание, разделяя и отчеканивая каждое слово, врешительном вдохновении:

— Господа, если кто из вас еще раз, вслух, при мне,усомнится в том, что капсюль забыт нарочно, и станет утверждать, что несчастныймолодой человек играл только комедию, — то таковой из вас будет иметь дело сомной.

Но ему не отвечали. Гости наконец разошлись, гурьбой испеша. Птицын, Ганя и Рогожин отправились вместе.

Князь был очень удивлен, что Евгений Павлович изменил своенамерение и уходит не объяснившись.

— Ведь вы хотели со мной говорить, когда все разойдутся? —спросил он его.

— Точно так, — сказал Евгений Павлович, вдруг садясь на стули усаживая князя подле себя, — но теперь я на время переменил намерение.Признаюсь вам, что я несколько смущен, да и вы тоже. У меня сбились мысли;кроме того, то, о чем мне хочется объясниться с вами, слишком для меня важнаявещь, да и для вас тоже. Видите, князь, мне хоть раз в жизни хочется сделатьсовершенно честное дело, то-есть совершенно без задней мысли, ну, а я думаю,что я теперь, в эту минуту, не совсем способен к совершенно-честному делу, да ивы, может быть, тоже… то… и… ну, да мы потом объяснимся. Может, и дело выиграетв ясности, и для меня, и для вас, если мы подождем дня три, которые я пробудутеперь в Петербурге.

Тут он опять поднялся со стула, так что странно было зачем исадился. Князю показалось тоже, что Евгений Павлович недоволен и раздражен, исмотрит враждебно, что в его взгляде совсем не то что давеча.

— Кстати, вы теперь к страждущему?

— Да… я боюсь, — проговорил князь.

— Не бойтесь; проживет наверно недель шесть и даже, может,еще здесь и поправится. А лучше всего прогоните-ка его завтра.

— Может, я и вправду подтолкнул его под руку тем, что… неговорил ничего; он, может, подумал, что и я сомневаюсь в том, что онзастрелится? Как вы думаете, Евгений Павлыч?

— Ни-ни. Вы слишком добры, что еще заботитесь. Я слыхивал обэтом, но никогда не видывал в натуре, как человек нарочно застреливается из-затого, чтоб его похвалили, или со злости, что его не хвалят за это. Главное,этой откровенности слабосилия не поверил бы! А вы всё-таки прогоните егозавтра.

— Вы думаете, он застрелится еще раз?

— Нет, уж теперь не застрелится. Но берегитесь вы этихдоморощенных Ласенеров наших! Повторяю вам, преступление слишком обыкновенноеприбежище этой бездарной, нетерпеливой и жадной ничтожности.

— Разве это Ласенер?

— Сущность та же, хотя, может быть, и разные амплуа.Увидите, если этот господин не способен укокошить десять душ, собственно дляодной “штуки”, точь-в-точь как он сам нам прочел давеча в объяснении. Теперьмне эти слова его спать не дадут.