Она уже не покраснела, а побледнела, выговаривая это, ивдруг встала с места, точно забывшись, но тотчас же, опомнившись, села; губкаее долго еще продолжала вздрагивать. Молчание продолжалось с минуту. Князь былужасно поражен внезапностью выходки и не знал, чему приписать ее.

— Я вас совсем не люблю — вдруг, сказала она, точноотрезала.

Князь не ответил; опять помолчали с минуту.

— Я люблю Гаврилу Ардалионовича… — проговорила онаскороговоркой, но чуть слышно и еще больше наклонив голову.

— Это неправда. — проговорил князь тоже почти шепотом.

— Стало быть, я лгу? Это правда; я дала ему слово, третьегодня, на этой самой скамейке.

Князь испугался и на мгновение задумался.

— Это неправда, — повторил он решительно, — вы всё этовыдумали.

— Удивительно вежливо. Знайте, что он исправился; он любитменя более своей жизни. Он предо мной сжег свою руку, чтобы только доказать,что любит меня более своей жизни.

— Сжег свою руку?

— Да, свою руку. Верьте, не верьте — мне всё равно.

Князь опять замолчал. В словах Аглаи не было шутки; онасердилась.

— Что ж, он приносил сюда с собой свечку, если это здесьпроисходило? Иначе я не придумаю…

— Да… свечку. Что же тут невероятного?

— Целую или в подсвечнике?

— Ну да… нет… половину свечки… огарок… целую свечку, — всёравно, отстаньте!.. И спички, если хотите, принес. Зажег свечку и целые полчасадержал палец на свечке; разве это не может быть?

— Я видел его вчера; у него здоровые пальцы.

Аглая вдруг прыснула со смеху, совсем как ребенок.

— Знаете, для чего я сейчас солгала? — вдруг обернулась онак князю с самою детскою доверчивостью и еще со смехом, дрожавшим на ее губах: —потому что когда лжешь, то если ловко вставишь что-нибудь не совсемобыкновенное, что-нибудь эксцентрическое, ну, знаете, что-нибудь, что ужслишком резко, или даже совсем не бывает, то ложь становится гораздо вероятнее.Это я заметила. У меня только дурно вышло, потому что я не сумела…

Вдруг она опять нахмурилась, как бы опомнившись.

— Если я тогда, — обратилась она к князю, серьезно и дажегрустно смотря на него, — если я тогда и прочла вам про “бедного рыцаря”, тоэтим хоть и хотела… похвалить вас заодно, но тут же хотела и заклеймить вас заповедение ваше и показать вам, что я всё знаю…

— Вы очень несправедливы ко мне… к той несчастной, о которойвы сейчас так ужасно выразились, Аглая.

— Потому что я всё знаю, всё, потому так и выразилась! Язнаю, как вы, полгода назад, при всех предложили ей вашу руку. Не перебивайте,вы видите, я говорю без коментариев. После этого она бежала с Рогожиным; потомвы жили с ней в деревне какой-то, или в городе, и она от вас ушла к кому-то.(Аглая ужасно покраснела.) Потом она опять воротилась к Рогожину, который любитее как… как сумасшедший. Потом вы, тоже очень умный человек, прискакали теперьза ней сюда, тотчас же как узнали, что она в Петербург воротилась. Вчеравечером вы бросились ее защищать, а сейчас во сне ее видели… Видите, что я всёзнаю; ведь вы для нее, для нее сюда приехали?

— Да, для нее, — тихо ответил князь, грустно и задумчивосклонив голову и не подозревая, каким сверкающим взглядом глянула на негоАглая, — для нее, чтобы только узнать… Я не верю в ее счастье с Рогожиным,хотя… одним словом, я не знаю, что бы я мог тут для нее сделать и чем помочь,но я приехал.

Он вздрогнул и поглядел на Аглаю; та с ненавистью слушалаего.

— Если приехали, не зная зачем, стало быть, уж очень любите,— проговорила она наконец.

— Нет, — ответил князь, — нет, не люблю. О, если бы вызнали, с каким ужасом вспоминаю я то время, которое провел с нею!

Даже содрогание прошло по его телу при этих словах.

— Говорите всё, — сказала Аглая.

— Тут ничего нет такого, чего бы вы не могли выслушать.Почему именно вам хотел я всё это рассказать, и вам одной, — не знаю; можетбыть, потому что вас в самом деле очень любил. Эта несчастная женщина глубокоубеждена, что она самое павшее, самое порочное существо из всех на свете. О, непозорьте ее, не бросайте камня. Она слишком замучила себя самое сознаниемсвоего незаслуженного позора! И чем она виновата, о боже мой! О, она поминутнов исступлении кричит, что не признаёт за собой вины, что она жертва людей,жертва развратника и злодея; но что бы она вам ни говорила, знайте, что онасама, первая, не верит себе, и что она всею совестью своею верит, напротив, чтоона… сама виновна. Когда я пробовал разогнать этот мрак, то она доходила дотаких страданий, что мое сердце никогда не заживет, пока я буду помнить об этомужасном времени. У меня точно сердце прокололи раз навсегда. Она бежала отменя, знаете для чего? Именно чтобы доказать только мне, что она — низкая. Новсего тут ужаснее то, что она и сама, может быть, не знала того, что только мнехочет доказать это, а бежала потому, что ей непременно, внутренно хотелосьсделать позорное дело, чтобы самой себе сказать тут же: “вот ты сделала новыйпозор, стало быть, ты низкая тварь!” О, может быть, вы этого не поймете, Аглая!Знаете ли, что в этом беспрерывном сознании позора для нее, может быть,заключается какое-то ужасное, неестественное наслаждение, точно отмщениекому-то. Иногда я доводил ее до того, что она как бы опять видела кругом себясвет; но тотчас же опять возмущалась и до того доходила, что меня же с горечьюобвиняла за то, что я высока себя над нею ставлю (когда у меня и в мыслях этогоне было), и прямо объявила мне, наконец, на предложение брака, что она ни откого не требует ни высокомерного сострадания, ни помощи, ни “возвеличения досебя”. Вы видели ее вчера; неужто вы думаете, что она счастлива с этоюкомпанией, что это ее общество? Вы не знаете, как она развита и что она можетпонять! Она даже удивляла меня иногда!

— Вы и там читали ей такие же… проповеди?

— О, нет, — задумчиво продолжал князь, не замечая тонавопроса, — я почти всё молчал. Я часто хотел говорить, но я, право, не знал,что сказать. Знаете, в иных случаях лучше совсем не говорить. О, я любил её; о,очень любил… но потом… потом… потом она всё угадала…

— Что угадала?

— Что мне только жаль ее, а что я… уже не люблю ее.

— Почему вы знаете, может, она в самом деле влюбилась втого… помещика, с которым ушла?

— Нет, я всё знаю; она лишь насмеялась над ним.

— А над вами никогда не смеялась?

— Н-нет. Она смеялась со злобы; о, тогда она меня ужасноукоряла, в гневе, — и сама страдала! Но… потом… о, не напоминайте, ненапоминайте мне этого!