— Может быть и так, — едва проговорил князь; у него ужаснодрожало и стукало сердце.

— Я так и знала, что вы поймете, — с важностью продолжалаона. — Князь Щ. и Евгений Павлыч ничего в этих двух умах не понимают,Александра тоже, а представьте себе: maman поняла.

— Вы очень похожи на Лизавету Прокофьевну.

— Как это? Неужели? — удивилась Аглая.

— Ей богу так.

— Я благодарю вас, — сказала она, подумав, — я очень рада,что похожа на maman. Вы, стало быть, очень её уважаете? — прибавила она, совсемне замечая наивности вопроса.

— Очень, очень, и я рад, что вы это так прямо поняли.

— И я рада, потому что я заметила, как над ней иногда…смеются. Но слушайте главное: я долго думала и наконец вас выбрала. Я не хочу,чтобы надо мной дома смеялись, я не хочу, чтобы меня считали за маленькую дуру;я не хочу, чтобы меня дразнили… Я это всё сразу поняла и наотрез отказалаЕвгению Павлычу, потому что я не хочу, чтобы меня беспрерывно выдавали замуж! Яхочу… я хочу… ну, я хочу бежать из дому, а вас выбрала, чтобы вы мнеспособствовали.

— Бежать из дому! — вскричал князь.

— Да, да, да, бежать из дому! — вскричала она вдруг,воспламеняясь необыкновенным гневом: — я не хочу, не хочу, чтобы там вечнозаставляли меня краснеть. Я не хочу краснеть ни пред ними, ни пред князем Щ.,ни пред Евгением Павлычем, ни перед кем, а потому и выбрала вас. С вами я хочувсё, всё говорить, даже про самое главное, когда захочу; с своей стороны и вы недолжны ничего скрывать от меня. Я хочу хоть с одним человеком обо всемговорить, как с собой. Они вдруг стали говорить, что я вас жду и что я васлюблю. Это еще до вашего приезда было, а я им письма не показывала; а теперь ужвсе говорят. Я хочу быть смелою и ничего не бояться. Я не хочу по их баламездить, я хочу пользу приносить. Я уж давно хотела уйти. Я двадцать лет как уних закупорена, и всё меня замуж выдают. Я еще четырнадцати лет думала бежать,хоть и дура была. Теперь я уже всё рассчитала и вас ждала, чтобы всёрасспросить об загранице. Я ни одного собора готического не видала, я хочу вРиме быть, я хочу все кабинеты ученые осмотреть, я хочу в Париже учиться; явесь последний год готовилась и училась, и очень много книг прочла; я всезапрещенные книги прочла. Александра и Аделаида все книги читают, им можно, амне не все дают, за мной надзор. Я с сестрами не хочу ссориться, но матери иотцу я давно уже объявила, что хочу совершенно изменить мое социальноеположение. Я положила заняться воспитанием, и я на вас рассчитывала, потому чтовы говорили, что любите детей. Можем мы вместе заняться воспитанием, хоть несейчас, так в будущем? Мы вместе будем пользу приносить; я не хочу бытьгенеральскою дочкой… Скажите, вы очень ученый человек?

— О, совсем нет.

— Это жаль, а я думала… как же я это думала? Вы всё-такименя будете руководить, потому что я вас выбрала.

— Это нелепо, Аглая Ивановна.

— Я хочу, я хочу бежать из дому! — вскричала она, и опятьглаза ее засверкали: — если вы не согласитесь, так я выйду замуж за ГаврилуАрдалионовича. Я не хочу, чтобы меня дома мерзкою женщиной почитали и обвинялибог знает в чем.

— В уме ли вы? — чуть не вскочил князь с места: — в чем васобвиняют, кто обвиняет?

— Дома, все, мать, сестры, отец, князь Щ., даже мерзкий вашКоля! Если прямо не говорят, то так думают. Я им всем в глаза это высказала, иматери, и отцу. Maman была больна целый день; а на другой день Александра ипапаша сказали мне, что я сама не понимаю, что вру и какие слова говорю. А я имтут прямо отрезала, что я уже всё понимаю, все слова, что я уже не маленькая,что я еще два года назад нарочно два романа Поль-де-Кока прочла, чтобы про всёузнать. Maman, как услышала, чуть в обморок не упала.

У князя мелькнула вдруг странная мысль. Он посмотрелпристально на Аглаю и улыбнулся.

Ему даже не верилось, что пред ним сидит та самаявысокомерная девушка, которая так гордо и заносчиво прочитала ему когда-тописьмо Гаврилы Ардалионовича. Он понять не мог, как в такой заносчивой, суровойкрасавице мог оказаться такой ребенок, может быть, действительно даже и теперьне понимающий всех слов ребенок.

— Вы всё дома жили, Аглая Ивановна? — спросил он: — я хочусказать, вы никуда не ходили в школу какую-нибудь, не учились в институте?

— Никогда и никуда не ходила; всё дома сидела, закупореннаякак в бутылке, и из бутылки прямо и замуж пойду; что вы опять усмехаетесь? Язамечаю, что вы тоже, кажется, надо мной смеетесь и их сторону держите, —прибавила она, грозно нахмурившись; — не сердите меня, я и без того не знаю,что со мной делается… я убеждена, что вы пришли сюда в полной уверенности, чтоя в вас влюблена и позвала вас на свидание, — отрезала она раздражительно.

— Я действительно вчера боялся этого, — простодушнапроболтался князь (он был очень смущен); — но сегодня я убежден, что вы…

— Как! — вскричала Аглая, и нижняя губка ее вдруг задрожала:— вы боялись, что я… вы смели думать, что я… Господи! Вы подозревали, пожалуй,что я позвала вас сюда с тем, чтобы вас в сети завлечь, и потом чтобы нас тутзастали и принудили вас на мне жениться…

— Аглая Ивановна! как вам не совестно? Как могла такаягрязная мысль зародиться в вашем чистом, невинном сердце? Бьюсь об заклад, чтовы сами ни одному вашему слову не верите и… сами не знаете, что говорите!

Аглая сидела, упорно потупившись, точно сама испугавшисьтого, что сказала.

— Совсем мне не стыдно, — пробормотала она, — почему вызнаете, что у меня сердце невинное? Как смели вы тогда мне любовное письмоприслать?

— Любовное письмо? Мое письмо — любовное! Это письмо самоепочтительное, это письмо из сердца моего вылилось в самую тяжелую минуту моейжизни! Я вспомнил тогда о вас, как о каком-то свете… я…

— Ну, хорошо, хорошо, — перебила вдруг она, но совершенно нетем уже тоном, а в совершенном раскаянии и чуть ли не в испуге, даженаклонилась к нему, стараясь всё еще не глядеть на него прямо, хотела былотронуть его за плечо, чтоб еще убедительнее попросить не сердиться; — хорошо, —прибавила она ужасно застыдившись; — я чувствую, что я очень глупое выражениеупотребила. Это я так… чтобы вас испытать. Примите, как будто и не былоговорено. Если же я вас обидела, то простите. Не смотрите на меня, пожалуста,прямо, отвернитесь. Вы сказали, что это очень грязная мысль: я нарочно сказала,чтобы вас уколоть. Иногда я сама боюсь того, что мне хочется сказать, да вдруги скажу. Вы сказали сейчас, что написали это письмо в самую тяжелую минутувашей жизни… Я знаю в какую это минуту, — тихо проговорила она, опять смотря вземлю.

— О, если бы вы могли всё знать!

— Я всё знаю! — вскричала она с новым волнением: — вы жилитогда в одних комнатах, целый месяц, с этою мерзкою женщиной, с которою выубежали…