– Я написала записку детскому врачу, попросила, чтобы онавызвала милицию. Мне надо было как-то избавиться от Харитонова. Странно, что ихдо сих пор нет.

– Ну вот, я тебя избавил от Харитонова без всякой милиции.

– Он… этот, которого убили… он правду сказал? – медленнопроизнес ребенок.

– О чем? – взглянул на него Карл.

– О том, что вы… будто вы мой отец?

– А ты у мамы спроси.

– Мама, это правда?

Алиса долго молчала. Потом, глядя в упор на Карла, сказала:

– Ты понимаешь, что с минуты на минуту здесь будет милиция?У нас труп в соседней комнате. Труп отставного полковника ФСБ. Все в крови, ипистолеты на полу валяются.

– Не волнуйся. Сначала, будь добра, ответь ребенку на егосправедливый вопрос, а потом разберемся с трупом.

– Карл, ты сумасшедший.

– Я много раз от тебя это слышал.

– Хорошо, ты хочешь, чтобы Максим знал правду?

– Я хочу знать правду! – крикнул Максим и тут же закашлялся.

– Малыш, посмотри внимательно и скажи, где ты раньше виделэтого человека? Чтобы было проще, я напомню. Ты видел его в Израиле. Трижды.Первый раз в том кабачке на рыночной площади. Второй раз он разговаривал стобой на пирсе. В третий раз ты видел его на катере, когда погиб Деннис. Толькоон был в гриме, с приклеенной седой бородой, в арабском костюме. Помнишь тогодеда, который рассыпал деньги по палубе?

Максимка вгляделся в лицо Карла и неуверенно произнес:

– Да, я видел его в ковбойском кабачке. Ты очень нервничалаи стала зачем-то фотографировать. Потом я разговаривал с ним на пирсе, онсказал мне, что нельзя ловить морских ежей, у них ядовитые колючки. Тыпочему-то так испугалась, что сорвала голос и подвернула ногу. Но на катере варабском костюме был совсем другой человек.

– Малыш, его трудно было узнать, – мягко напомнила Алиса, –грим, темные очки, борода, арабский платок. Мы с тобой много раз говорили, какопасно обманывать себя и принимать желаемое за действительное.

– Мама, я не обманываю ни себя, ни тебя. Я того арабскогодеда запомнил на всю жизнь. Я его отлично разглядел. Видел глаза.

– Он был в темных очках.

– Он снимал их дважды. У него были темные, почти черныеглаза. Нос у него был толстый, картошкой, и лицо широкое. Нет, мамочка, Деннисаубил совсем другой человек.

– Это сделал МОССАД, – тихо произнес Карл, – американец шелза мной, и они его убрали.

– Вот видишь! Он не убивал. Ну а теперь скажи мне.

– Да, малыш, это твой отец, – произнесла Алиса совершенночужим, деревянным голосом. – Его зовут Карл Майнхофф. Он международныйтеррорист.

– Но он живой! Он не погиб в автокатастрофе до моегорождения. Пусть кто угодно: террорист, бандит. Он не убивал Денниса. Может, онвообще никого не убивал, кроме этого серого… – Максимка быстро взглянул наКарла. – Если вас посадят в тюрьму, я буду вас ждать.

– Карл, тебе пора уходить, – сказала Алиса.

– А почему ты решила, что я собираюсь уходить? Я хочупринять душ, чаю выпить. Я, наконец, хочу с сыном своим побыть. Хотя бынемного.

– Карл, тебя арестуют.

– Ну и пусть. Максим ведь будет меня ждать.

– Вот теперь давайте группу захвата, – скомандовалПодосинский, – только очень тихо, чтобы соседи ничего не поняли.

– А если окажет сопротивление?

– Не окажет, – подала голос Терехова.

– А с трупом что делать?

– Не должно быть никакого трупа. Харитонов исчез. Пропал безвести. В квартире все убрать, кровь замыть. С оружия снять отпечатки.

Москва, май 1998 года

С площади Белорусского вокзала по Тверской двинуласьнебольшая мрачная толпа. Пожилые, неопрятные, крикливые мужчины и женщины несликрасные флаги со звездами и свастиками. Следом вышагивали молодые люди идевушки в полувоенной униформе. На плакатах написаны были лозунги: «Позорпродажной дерьмократии!», «Долой кровавое правительство!», «Россия длярусских!», «Коммунизм – это молодость мира».

На длинных палках красовались портреты Ленина, Сталина,Дзержинского, Берии. Какая-то крошечная писклявая женщина даже волокла, щебечабез остановки, портрет Гитлера, но соратники быстренько заставили убрать.Откровенно фашистской символики на первомайской демонстрации не допускалось.Коварные власти могли придраться к этому.

В толпе мрачно пели «Интернационал». Иногда прорывалисьдребезжащие оглушительные голоса особенно старательных пожилых певуний. Толпутактично сопровождала милиция. День обещал быть жарким. В десять утра светилояркое горячее солнце. Толпа не спеша подкатила к площади Маяковского ипритормозила. Здесь должен был состояться митинг.

Натан Ефимович Бренер стоял на углу, у выхода из метро«Маяковская» и, напрягая глаза, с интересом вглядывался в надписи натранспарантах. Он ждал Алису и Максима. Они договорились встретиться в десять,погулять вместе по праздничному Центру. Но опаздывали, как всегда.

Натан Ефимович так увлекся зрелищем этой невероятнойпервомайской демонстрации, так старательно вглядывался в транспаранты и лица,мелькающие в маленькой полусумасшедшей толпе, что не заметил, как выскочили изметро Алиса с Максимкой.

– Простите, мы опоздали, – Алиса чмокнула Натана Ефимовича вщеку, Максим пожал ему руку.

– Мы опять проспали, – сообщил Максимка, – я маму елеразбудил.

– Ничего, я привык. Вы всегда опаздываете, – улыбнулся НатанЕфимович, до сих пор не могу забыть, как в начале февраля, когда я только нашелвас, мы договорились покататься на лыжах и и вас ждал сорок минут на кругу уСеребряного Бора. Ведь бог знает что о вас думал. Промерз насквозь,простудился, между прочим. А сейчас совсем другое дело. Тепло, солнышко светит.А главное, ужасно интересно.

– Натан Ефимович, – хмыкнула Алиса, – я никогда не думала,что вы такой злопамятный человек…

– Ужасно злопамятный, – кивнул Бренер, – так люблюповорчать, прямо язык чешется. Сижу целыми днями один в своей тихой квартире идумаю, на кого бы мне поворчать? Слушай, а почему у них свастика такаяфигурная?

– Это чтоб покрасивей было, – объяснил Максимка.