– Я хочу посмотреть на их митинг.

– Ничего интересного, – фыркнул ребенок, – сейчас будуторать всякие глупости. Пойдемте лучше в итальянскую пиццерию или в американскийбар, позавтракаем. Мы ведь с мамой как вскочили, так и побежали. Позавтракатьне успели.

– Ну немного постоим, послушаем и пойдем, – сказал Бренер, –отсюда все отлично видно. Я такого не мог себе представить. Нет, по телевизорувидел, конечно, но все равно не верил. Даже сейчас не верю своим глазам. Нитебе танков, ни ровных шеренг. Транспаранты кое-как намалеваны, красные флагинесет не весь советский народ, а горстка сумасшедших. А рядом свастика.

На импровизированную трибуну поднялся пожилой седой человек.Голова его казалась четырехугольной из-за выбритых висков. Темные очкипоблескивав ли на солнце.

– Товарищи! Сегодня особенный день. Большой праздник. Наш свами праздник. День международной солидарности трудящихся! День борьбыпролетариев за свою свободу! За свое справедливое господство над миром жирныхболезненных дегенератов!

– Ура, Цитрус! Да здравствует Цитрус! – завизжали голоса втолпе.

– Граждане! Товарищи! – Авангард Цитрус потряс над головойсцепленными в огромный кулак руками, горячо поприветствовал слушателей ипродолжил речь: Прогнившее ельцинское правительство пытается сделать вид, чтоне замечает нас и не боится. На самом деле эти жирные тупые чиновники трясутсяот страха! Они чувствуют нас! Они чувствуют нашу мощь! Россия ждет нас стрепетом, как единственного, сильного и красивого жениха ждут в разоренномдоме. Он уничтожит врагов, все отстроит молодыми руками под крепкие песни… Занами будущее! За нами победа!

– Русская победа! Русская победа! Цитрус! Ура, Цитрус! –стала скандировать толпа.

И вдруг Натан Ефимович, ни слова не говоря, схватил Максимаи Алису за руки, потянул их так резко, что они чуть не упали.

– Что случилось? – удивилась Алиса.

– После объясню! – Бренер тащил их вперед по Тверской, кЦентру.

– Куда мы бежим?

Натан Ефимович не мог говорить от волнения. Сердце прыгалоот желудка к горлу. Только что он случайно заметил в зеркальной витрине бледноебелоглазое лицо. Он узнал бы это лицо даже в кромешной темноте.

Он не оглядывался. Он чувствовал, как вспыхивают у них заспиной сумасшедшие глаза бледно-голубым ледяным огнем. Инга Циммер рядом,быстро продирается за ними сквозь неторопливую толпу нарядных москвичей,которые гуляют по праздничной Тверской, не обращая внимания на грозные крикимитингующих у памятника Маяковскому. Взрослые и дети смеются, глазеют посторонам, едят мороженое. У детей в руках разноцветные воздушные шарики.

Ни Максим, ни Алиса больше не задавали вопросов. Импередался страх Натана Ефимовича. Они неслись по Тверской, не оборачиваясь.

«Она не могла выследить… это случайность… необязательно, чтоу нее с собой оружие, – задыхаясь на бегу, думал Натан Ефимович, – если бы меняне было с ними, она успела бы выстрелить… Они ведь не видели ее никогда и несумели бы узнать. Может, подойти к милиционеру? Вон сколько милиции».

Он все-таки оглянулся. Сумасшедшие глаза были совсем близко.Он успел заметить, что Инга постриглась совсем коротко, под мальчика, ипокрасила волосы в черный цвет. Черные узкие джинсы. Черная футболка. Черезправую руку перекинут черный пиджак.

«Может, я ошибся? – мелькнуло в голове. – Может, это вовсене она?»

На секунду они замедлили бег. Черный пиджак соскользнул наасфальт. Рука с пистолетом вскинулась. Кто-то ахнул.

Пистолет не выстрелил, негромко, тяжело стукнул об асфальт итут же исчез, подхваченный чьей-то случайной шальной рукой.

Инга Циммер упала навзничь. Паренек в серой легкой куртке,который только что сильно и быстро толкнул ее в спину, проходя мимо, спряталруки в карманы куртки и спокойно пошел дальше, растворился бесследно впраздничной яркой толпе.

– Натан Ефимович, что случилось? – отдышавшись, спросилМаксим. – Почему мы так бежали?

– Там, кажется, кому-то плохо? – заметила Алиса, проводиввзглядом машину «Скорой», которая с тихим воем вырулила из переулка зарестораном «Минск».

– Там убили Ингу Циммер, – тихо ответил Бренер, – она неуспела выстрелить.

Черный «Линкольн» плавно вырулил на Садовое кольцо. Былаглубокая ночь. Яркая полная луна повисла на тонком шпиле краснопресненскойвысотки.

– Эй, я смотрю, ты засыпаешь, Азамат? – спросил ГеннадийИльич, тронув Мирзоева за плечо. – Это уже старческое. Ты взбодрись. Давайвыпьем.

– Ты хочешь помянуть Ингу Циммер? – лениво поинтересовалсяМирзоев.

– Нет. Ингу я хочу забыть. Я нервничал из-за нее больше трехмесяцев. Теперь я спокоен.

– Вот за это и выпьем.

– Ну давай, – зевнул Азамат. Геннадий Ильич плеснул густого,как мед, коньяку в крошечные рюмки. Чокнулись. Выпили.

– Есть у меня неплохая идейка, – задумчиво произнесПодосинский и отбил легкую быструю дробь по салонному столику, словно сыгралгамму на невидимых клавишах, – хочу быстренько провернуть кое-что в Германии.Прячется там один любопытный человек, вор в законе. Его скоро должны убить, ноон мне нужен. Знает много интересного. Убить ведь дело нехитрое, это никогда непоздно. Я хочу, чтобы сначала рассказал, что знает.

Азамат молчал. Он прекрасно понял, какого вора в законеимеет в виду Подосинский. Он молчал долго и думал о том, что выкрасть этого«любопытного человека» невозможно. Убить – да. А довезти до России или до любойдругой точки земного шара живым и невредимым – нельзя. Будь ты хоть триждыгений.

– Кто же за такое возьмется, Гена? – спросил он последолгого задумчивого молчания.

– Карл Майнхофф.

– Ты прости меня, Гена, но даже он не сумеет.

– Сумеет, – Подосинский откинулся на мягком диване и прикрылглаза. Очень постарается. У него здесь сын.