Ряд историков считает, что эти организации помогли вынести идею войны за рамки коллективного сознания народов Западной Европы. Сделав национальные границы проницаемыми для людей, денег, товаров и идей, они ослабили соблазн наций конкурировать за блага с оружием в руках, точно так же как существование Соединенных Штатов ослабляет желание, скажем, Миннесоты и Висконсина мериться силами на поле боя. Объединяя государства, лидерам которых приходится встречаться и работать вместе, ММО укрепили нормы сотрудничества. В качестве беспристрастного судьи ММО может урегулировать споры между странами — членами организации. А используя в качестве приманки «морковку» огромного общего рынка, ММО способны склонить претендентов на членство в них отказаться от имперских амбиций (как в случае с Португалией) или придерживаться либеральной демократии (как в случае с бывшими странами советского блока и, возможно, когда-нибудь, Турцией)[733].

Рассетт и Онил предположили, что членство в межправительственных организациях — это третья вершина треугольника умиротворяющих сил, открытие которого они приписывают Канту; две другие — демократия и торговля. Хотя Кант не выделяет торговлю в эссе «К вечному миру», он воздает ей должное в других работах, так что Рассетт и Онил чувствовали себя вправе начертить такой треугольник. Международные межправительственные организации не обязаны руководствоваться утопическими или идеалистическими целями. Они могут координировать оборону, валюту, почтовые сообщение, тарифы, движение по каналам, право рыбной ловли, вопросы экологии, туризм, борьбу с военными преступлениями, таблицу мер и весов, дорожные знаки — все что угодно, при условии что являются добровольной ассоциацией правительств. На рис. 5–25 видно, что в ХХ в. число членов этих организаций стабильно росло, резко подскочив после Второй мировой войны.

Чтобы выяснить, внесло ли членство в ММО свой отдельный вклад в дело мира или же просто сопутствовало демократии и торговле, Рассетт и Онил посчитали число межправительственных организаций, к которым пары стран принадлежат одновременно, и подвергли эти данные регрессионному анализу вместе с показателями демократии, торговли и переменными «реальной политики». Они пришли к выводу, что Кант попал в точку все три раза: демократия способствует миру, торговля способствует миру и членство в международных организациях способствует миру. По сравнению со случайно взятой парой стран шансы пары, по всем трем переменным входящей в первую десятку, ввязаться в любой данный год в вооруженное противостояние на 83 % меньше, чем у среднестатистической пары стран, то есть очень близки к нулю[734].

~

А может, Кант был прав и в более широком смысле? Рассетт и Онил обосновали правомерность треугольника Канта с помощью сложных корреляций. Но, когда мы делаем выводы о причинах и следствиях на основе корреляции данных, всегда может оказаться, что настоящей причиной как изучаемого нами эффекта, так и переменной, которой мы его объясняем, является нечто третье, какой-то скрытый фактор. В случае треугольника Канта каждая из трех предполагаемых причин умиротворения может быть следствием еще более глубокой и еще более кантианской причины: готовности решать конфликты средствами, приемлемыми для всех вовлеченных сторон, отказываясь от навязывания своей воли более слабому участнику. Нации становятся демократиями, только когда их политические элиты устают убивать друг друга в борьбе за власть. Они обращаются к торговле, только когда начинают ценить всеобщее процветание больше личного триумфа. Страны присоединяются к международным организациям, только если готовы жертвовать некоторой долей суверенитета ради общей выгоды. Другими словами, подписываясь под кантовскими переменными, нации и их лидеры все чаще следуют категорическому императиву Канта «поступай так, чтобы максима твоей воли могла быть всеобщим законом». Быть может, долгим миром мы обязаны нисхождению на международную арену категорического императива?[735]

Наверное, ученый-международник презрительно фыркнет при одной мысли об этом. В соответствии с влиятельной теорией под претенциозным названием «реализм» отсутствие мирового правительства обрекает нации на вечное пребывание в состоянии гоббсовской анархии. А это значит, что лидеры всегда будут действовать как психопаты: учитывать только эгоистичный национальный интерес и не поддаваться смягчающему влиянию сентиментальных (и самоубийственных) мыслей о морали[736].

Сторонники реализма обосновывают его природой человека, причем теория человеческой природы, на которую они опираются, гласит, что люди — эгоистичные рациональные животные. Но, как будет показано в главах 8 и 9, люди еще и животные моральные: не в том смысле, что их поведение морально с точки зрения независимого этического анализа, а в том, что их поведением управляет моральная интуиция, подкрепляемая эмоциями, нормами и табу. Более того, люди еще и мыслящие животные, формирующие убеждения и действующие в соответствии с ними. Ни одно из этих дарований само по себе не принуждает наш вид к миру. Но рассчитывать, что в определенный исторический период некое сочетание моральных и когнитивных способностей лидеров и коалиций склонит страны к мирному сосуществованию, вовсе не прекраснодушно и ненаучно. Возможно, Долгий мир — именно такой период.

Следовательно, на Долгий мир, кроме трех предварительных кантианских причин, может влиять и самая главная кантианская причина. Нормы, принятые во влиятельных кругах развитых стран, могут эволюционировать, дополнившись убеждением, что война аморальна по своей сути, потому что вредит человеческому благополучию, и прибегать к ней можно только в исключительных случаях, для предотвращения еще большего вреда человеческому благополучию. Если так, войны между развитыми странами повторят судьбу таких обычаев, как рабство, крепостное право, колесование, четвертование, травля медведей, сжигание кошек и еретиков, утопление ведьм, вешание воров, публичные казни, выставление гниющих на виселицах трупов на обозрение, дуэли, долговые тюрьмы, бичевание, протаскивание под килем и других практик, которые в процессе Гуманитарной революции прошли путь от обыденных до сомнительных, аморальных, немыслимых и наконец позабытых.

Можем ли мы идентифицировать экзогенные причины нового гуманистического отвращения к войне в развитых странах? В главе 4 я предположил, что Гуманитарную революцию ускорили книгопечатание, грамотность, путешествия, наука и другие космополитические силы, расширяющие интеллектуальные и моральные горизонты людей. Вторая половина ХХ в. демонстрирует очевидную параллель: появление телевидения, компьютеров, спутников, телекоммуникаций, авиапутешествий и беспрецедентное распространение науки и высшего образования. Гуру коммуникационных исследований Маршалл Маклюэн назвал послевоенный мир «глобальной деревней». В деревне судьба каждого как на ладони. Если деревня — естественный размер нашего круга эмпатии и если деревня становится глобальной, возможно, ее жители будут больше беспокоиться о других, чем во времена, когда эмпатия вмещала один только клан или племя. Мир, в котором можно открыть утреннюю газету и увидеть полные ужаса глаза обнаженной маленькой девочки, которая бежит, спасаясь от напалма, навстречу зрителю, находящемуся за тысячи километров от нее, — это совсем не тот мир, в котором какой-нибудь писатель может заявить, что война — «основа всех высших добродетелей и способностей человека» или что она «расширяет умственный горизонт народа, возвышает его чувства».