фронтовой дух … Вскоре афинское радио перестанет быть греческим; оно станет германским и будет передавать ложь. Не слушайте ее, греки! Война продолжается и будет продолжаться вплоть до окончательной победы. Да здравствует греческая нация!

Следуя советам радио, афиняне держали двери и окна плотно закрытыми, пока немецкие танки и марширующие по улицам солдаты брали город под свой контроль. Но вскоре Глезос уже энергично обсуждал со своими приятелями, особенно с ближайшим другом Лакисом, что можно сделать для сопротивления оккупантам. «Приходилось признать суровую реальность: у нас не было оружия. Мы хотели забрасывать немецкие машины “коктейлями Молотова”, но не знали, как их изготавливать … мы оказались неподготовленными». Но однажды, когда Манолис и Лакис проходили по парку Заппейона, они взглянули вверх и увидели германское военное знамя – со свастикой и более старой военной символикой, – развевающееся над Акрополем. «Видишь?» – спросил друга Манолис. «Эн таксеи» (Εν τάχει – Скоро [сделаем]), – тихо ответил Лакис, и решение было принято.

Как ни трудно в это поверить, 9 мая они предприняли разведывательную вылазку и выяснили, что под покровом темноты на Священную скалу вполне можно пробраться. Днем позже Акрополь посетил Генрих Гиммлер, один из многих представителей нацистской верхушки, интересовавшихся древними греками, но презиравшими современных. 20 мая немцы начали высадку парашютного десанта на Крит, и к концу месяца остров был в их власти. Таким образом, вся Греция оказалась под контролем держав оси. Именно падение Крита укрепило уверенность Манолиса и Лакиса в необходимости хорошо заметного сигнала сопротивления. В назначенный день они встретились в 8 часов вечера. С ними был еще один друг, Антонис, но, когда он узнал, что именно они замыслили, он отказался участвовать в этом деле: он был более склонен к интеллектуальным занятиям, а не диверсионным операциям. «Хорошо, тогда твоим делом будет написать о нас, потому что операция может и не получиться», – ответил Глезос. Затем они с Лакисом быстро прошли через район Псири до верхней оконечности районов Плака и Анафиотика, достигли основания северного склона Акрополя и пробрались в пещеру, которую теперь называют Микенским источником, – скальный разлом, из которого еще тремя тысячелетиями ранее набирали воду. Незадолго до этого американские археологи установили на скальной стенке примитивные перила, которые позволяли физически подготовленному человеку с крепкими нервами довольно быстро подниматься или спускаться по 40-метровому желобу. Освещая себе путь карманным фонариком, они поднялись по скале и обнаружили, что верхний сегмент перил, бывший там еще несколько недель назад, исчез. Чтобы попасть на вершину Акрополя, им пришлось перепрыгнуть последний участок. Они оказались у западной стороны Эрехтейона, в месте, которое в древности было связано с аррефорами – парами девочек, которых выбирали каждый год, чтобы они соткали новое одеяние для Афины, – и многими другими ритуалами, проводившимися на Скале.

Даже просто оказавшись в цитадели, освещенной молодым месяцем, Манолис и Лакис почувствовали огромный прилив воодушевления. «Мы ощущали себя достойными потомками своих [древних] праотцев», – вспоминал Лакис, и в его голосе звучало не хвастовство, а изумленный восторг. Как рассказывал Глезос, они решили бросить маленький камешек, чтобы проверить, отреагируют ли на это солдаты немецкого гарнизона, сосредоточенного возле Пропилеев. Никакой реакции не последовало. В предыдущие дни с западной стороны Скалы раздавались звуки празднования: видимо, немцы отмечали завоевание Крита. Возможно, из-за этого их бдительность ослабла.

Глезос описывал, как они пробирались вдоль северной стены цитадели, мимо Эрехтейона – того места, где, как он сказал, «Афина и Посейдон состязались за Афины», – и наконец добрались до приподнятой круглой платформы, на которой стоял флагшток. Бросили еще один камешек: на него тоже не последовало никакой реакции.

Подбежав к флагштоку, они попытались спустить знамя. Сделать это оказалось труднее, чем они предполагали. Это было огромное полотнище, более шести метров в ширину. Они поняли, что его удерживают три металлических троса, и разрезали связки, которые скрепляли тросы, ножом Лакиса. Как ни абсурдно это звучит, Лакис позаимствовал у Манолиса его темные штаны (его собственные были слишком заметного светлого цвета), снова подскочил к основанию флагштока и потянул за один из тросов. Знамя внезапно упало и накрыло их. «Мы обнялись и немного поплясали», – вспоминал Манолис. Затем они сложили флаг и вернулись к пещере. Однако прежде чем уйти от флагштока, они старательно оставили на нем отпечатки своих пальцев, чтобы ни на кого нельзя было возвести ложных обвинений. Унести флаг с собой они не могли – он был слишком велик; поэтому они вырезали кусок из его левого верхнего угла, а остальное кинули в заброшенный колодец, которому Микенский источник обязан своим названием.

К этому времени было уже за полночь. Хотя они нарушали комендантский час, они немного прошлись по улицам вокруг площади Конституции и наконец прошли по улице Эрму до церкви Капникареи, прелестной жемчужины византийской архитектуры, стоящей на маленькой площади в восточной части этой улицы. Там их остановил греческий полицейский, охранявший расположенный неподалеку Сберегательный банк. Он спросил, как их зовут, и потребовал предъявить документы. Лакис показал свой студенческий билет; у Манолиса документов не было, но он честно назвал свое имя. Они сказали, что возвращаются с вечеринки. Полицейский беззлобно сказал: «Бегите-ка вы поскорее домой, а то немцам попадетесь».

В следующие недели, когда вокруг исчезнувшего флага поднялась шумиха, полицейский понял, что видел преступников. Однако ему хватило патриотизма не выдать их. Греческие прокуроры, которым было поручено расследование дела о снятии флага, тоже, судя по всему, делали все возможное, чтобы отвлечь германские власти от мысли о том, что это дело рук местного Сопротивления. Может быть, говорили они, это сделал какой-нибудь бунтарь из числа нацистских солдат – возможно, австриец; или же водитель таинственного автомобиля, который приблизительно в то же время видели въезжающим на Акрополь. Как бы то ни было, именно такие отчаянные предположения делали греческие власти по их собственным утверждениям – и Глезос великодушно верил этим чиновникам. В это время – в первые дни оккупации – вновь проявилось национальное единство, возросшее в ходе албанской кампании, даже (хоть и исподтишка) среди служащих Греческого государства, работавших на коллаборационистское правительство. Так, во всяком случае, очень хотелось верить грекам.

Как бы то ни было, вскоре Глезос и его друг ушли в подполье, присоединившись к возглавлявшемуся коммунистами движению Сопротивления ЭАМ (Национально-освободительному фронту) и его военному крылу ЭЛАС (Народно-освободительной армии Греции)[196]. Примеру Глезоса последовал и его брат Никос, бывший на три года младше, но его судьба сложилась иначе. В мае 1944 г. семье передали явно написанную в спешке записку, полную грамматических ошибок. Она была выброшена из кузова грузовика, и на ней был написан адрес – в надежде, что кто-нибудь доставит ее по