Гораздо менее близкой по духу греческому истеблишменту была мощная культурная волна, возникшая не в среде афинской интеллигенции, а в полукриминальном мире социального дна Пирея с его гашишными притонами и историями о трудной судьбе. Это была музыка с резкими восточными звуками, отражавшими влияние беженцев, привлекавшая, однако, музыкантов со всей Греции. Этот стиль назывался ρεμπέτικα – рембетико, – и со временем он стал одним из главных товаров греческого культурного экспорта. Он лавировал между западными гаммами и совершенно особыми интервалами ближневосточных мелодий – так называемыми макамами. Один из величайших представителей этого стиля, Маркос Вамвакарис, приехал в Пирей с острова Сирос и перебивался случайными заработками в порту, пока не устроился работать на скотобойню. Когда он впервые услышал бузуки, он поклялся, что отрубит себе руку, если не научится играть на этом инструменте.

Вызывающе невзыскательная, самовлюбленная чувственность этого музыкального жанра была прямой противоположностью сурового образа Греции, который пытался создать режим Метаксаса. Музыкантов преследовали (о чем они немедленно рассказывали в песнях), инструменты конфисковывали, репертуар звукозаписывающих компаний подвергали цензуре. Но музыка не умолкала.

Дух сопротивления оказался упорным и в сфере высокой культуры. Чтобы почувствовать это, полезно прочитать – а потом исследовать чуть глубже – новостную заметку от апреля 1937 г. Газета «Катимерини» (Η Καθημερινή – «Ежедневная»), бывшая тогда, как и сейчас, уважаемым ежедневным изданием, сообщала, что столетний юбилей Афинского университета сопровождался прошедшей в Парфеноне церемонией «призвания богини Афины». Судя по всему, действо было зрелищным, хоть и несколько безвкусным. В нем участвовали сорок шесть молодых женщин из Лицея греческих женщин, продолжавшего славную традицию престижного клуба, который основала в 1911 г. Каллирои Паррен, редактор первого в Греции феминистского журнала. Как пишет газета, процессия облаченных в церемониальные одежды дам торжественно шла под барабаны, а одна из участниц, игравшая роль самой Афины, явилась из внутренних помещений Парфенона. Студент-юрист (мужчина) обратился к богине от имени всех студентов с молитвой на древнегреческом, и танцовщицы возложили цветы к ее ногам.

Кроме того, сообщает «Катимерини», посетивший город французский министр просвещения Жан Зе выступил с речью, посвященной глубоким литературным связям между его страной и Грецией; гость получил почетную докторскую степень от юридического факультета университета. Что же такое тут произошло? Жан Зе, которому было всего 34 года, был многообещающим министром левого французского правительства Народного фронта; вскоре после описываемых событий он был заключен в тюрьму и впоследствии убит при коллаборационистском режиме Виши. Означало ли его присутствие в Афинах, что его обманом – может быть, сыграв на его сентиментальном почтении ко всему греческому – привлекли к поддержке полуфашистского греческого режима? На самом деле все было еще интереснее. Зе хорошо сознавал, что представляет собой режим Метаксаса, и воспользовался этим визитом, чтобы подбодрить либеральную, франкофильскую часть греческой интеллигенции. На празднование юбилея университета были приглашены все министры просвещения Европы; среди тех, кто принял это приглашение и воспользовался возможностью осмотреть места археологических раскопок, были Зе и его коллега в правительстве нацистской Германии Бернхард Руст.

Руст встретил сердечный прием у греческого правительства, но не у студентов и преподавателей. Пока обиженный немец сидел у себя в гостинице, Зе завоевывал сердца афинской интеллигенции, раздавая книги и стипендии. Когда Зе пообещал прислать университетской библиотеке 1000 новых книг, Руст передал, что его правительство подарит 10 000. Самым грандиозным жестом Зе было удвоение числа стипендий на обучение во Франции, которые его страна предоставляла греческим студентам. Это очень пригодилось молодым грекам, бежавшим от диктатуры сорок лет спустя. Встретившись с Метаксасом, Зе получил у генерала разрешение выступить на собрании афинских студентов. Послушать его собрались тысячи, встретившие его воодушевленным исполнением «Марсельезы». Кроме того, студенческое сообщество подавало высокопоставленным европейским гостям и более завуалированные сигналы. Их пригласили на проходившее в театре Герода Аттика представление «Антигоны» – пьесы о бескомпромиссном сопротивлении власти, совершенно не утратившей актуальности за 2377 лет, которые прошли с момента ее первого исполнения на том же самом южном склоне Акрополя. По словам французского профессора (одного из советников Зе), студент юридического факультета родом с Крита придал декламации плача Антигоны на древнегреческом, но с современным произношением, «трогательную искренность».

Если у всех тех, кто пытался оказать влияние на жизнь Афин в 1930-х гг., – от тупоголовых начальников полиции до авангардных писателей, художников или архитекторов – и было нечто общее, это могло быть вот что: всем им было трудно приспособиться к неуступчивым реалиям, которые породила концентрация в пределах одного-единственного города более миллиона человек, каждый из которых представлял – или стремился представлять – те или иные аспекты греческой самобытности и греческой истории. До сих пор эллинизм был явлением широко рассеянным; за пределами Греческого государства его представителей было больше, чем внутри его. Теперь же он оказался гораздо более компактным, но не обязательно более связным. Более того, все эти разнообразные силы, которые, как считалось, напряженно трудились над созданием нового определения эллинизма, использовали методы, идеологии и навыки, позаимствованные из других мест. Это относилось и к коммунистам, и к полуфашистам, и к франкоязычным либералам, и к модернистским архитекторам, и к исполнителям рембетико.

Относилось это и к новому поколению афинских литераторов, в особенности, но не только поэтов, углубленно исследовавших смысл греческости и в то же время реагировавших на интеллектуальные импульсы, поступавшие извне, – от сюрреализма до психоанализа. Некоторые из них стали писателями мирового масштаба. Многие не могли не только приспособиться к новому городу, Афинам, но и освоить воспоминания о насильственном взрывоподобном сжатии широкого эллинского мира, из которого они происходили.

Благоприятной средой возникновения – или по меньшей мере удобным перевалочным пунктом – для литературных талантов был остров Лесбос, впитавший часть энергии и колорита греческого населения соседнего анатолийского порта Айвалык после ужасной гибели этой общины в 1922 г. Например, писатель, известный под именем Илиаса Венезиса, чудом выживший в турецком плену, в молодости был чиновником в столице Лесбоса городе Митилене. Он живо, но без горечи описал трагедии, сопровождавшие разрушение мира его детства, а в 1932 г. переехал в Афины, где работал в Банке Греции. Хотя его произведения были не из тех, которыми можно заслужить благорасположение земных властей какого бы то ни было рода, в 1939 г. он принял из рук Метаксаса государственную премию по литературе.

Еще одним литературным гигантом, оказавшимся против своей воли сотрудником Метаксаса, был Георгос (Йоргос) Сефериадис, более известный под именем Сеферис, – один из афинских поэтов, экспериментировавших с сюрреализмом. Родившийся под Смирной в 1900 г., он тоже был порождением богатства и утонченности османских греков. Его отец был успешным юристом, а впоследствии стал заслуженным профессором в Афинах, куда вся семья переехала в 1914 г. В 1926-м начинающий писатель поступил на дипломатическую