Настало время, друзья мои, немного подробнее рассказать вамо моей жизни, роскошной жизни, которую я заслужила беспредельным распутством, стем чтобы вы могли сравнить ее с беспросветной нуждой и прочими несчастьями, непокидавшими мою сестру с тех пор, как она пошла путем добродетели; и вашпросвещенный философский ум подскажет вам, какие выводы следует сделать изэтого сравнения.

Итак, я жила на широкую ногу, если только это бледноевыражение способно передать вызывающую роскошь, окружавшую меня, что, впрочем,вовсе не удивительно при тех безумных расходах, которые я могла себе позволитьблагодаря своему покровителю. Не считая бесчисленного количества предметов, требуемыхдля удовлетворения потребностей Сен-Фона, я имела в своем распоряжениивеликолепный особняк в Париже и прелестное поместье возле Со в Барьер-Бланш —самое уютное гнездышко, какое можно себе представить; к моим услугам всегдабыла дюжина лесбиянок, четверо столь же услужливых горничных, секретарь, ночнаяслужанка — она же сиделка, три экипажа, десяток лошадей, четыре лакея,подобранных по выдающимся мужским качествам и по размерам членов, и всеостальное, необходимое для ведения большого хозяйства; за вычетом содержаниячеляди и прочих текущих расходов, мне оставалось два миллиона, которые я моглатратить на свои прихоти и капризы. Думаю, стоит сказать несколько слов о моейповседневной жизни.

Начну с того, что каждый день я просыпалась в десять часов.До одиннадцати я никого не принимала, кроме самых близких друзей, после чего дочасу дня продолжался мой туалет, на котором присутствовала вся челядь дома;приблизительно в час дня я давала приватную аудиенцию посетителям, которыеприходили просить моей протекции, или министру, когда он бывал в Париже. В двачаса я отправлялась в Барьер-Бланш, где мои опытные и обладавшие большим вкусомпоставщики ежедневно демонстрировали мне очередную партию живого товара:четверых свежих мужчин и столько же свежих женщин, которым предстояло в полноймере удовлетворять мои безгранично извращенные капризы. Чтобы дать вам хотя быприблизительное представление об этом товаре, скажу, что ни один из этихпредметов не стоил мне дешевле двадцати пяти луидоров, а очень часто я платилав два раза больше, поэтому можете мне поверить, что я получала самыепревосходные экземпляры обоего пола; на этих смотринах мне не раз попадалисьженщины и девушки из очень приличного и даже высшего общества, одним словом, втом торговом доме я вкушала сладчайшие наслаждения. К четырем часам пополудни яобыкновенно возвращалась в город и обедала с друзьями. Не стану описыватьблюда, подаваемые к столу: ничто в Париже не могло сравниться с ними пороскоши, утонченности и обилию, кстати, я была очень строга к своим поварам ивиночерпию и требовала от них исключительного усердия; впрочем, не будуостанавливаться на этом, так как вы достаточно знаете мою требовательность вэтих вопросах. Быть может, гурманство — не столь уж великий порок, однако ячислю его среди самых своих любимых, ибо всегда считала, что если не довести допатологической крайности один, даже самый малый порок, невозможно насладитьсяпо-настоящему всеми остальными. После поистине королевской трапезы я обычноотправлялась в театр или участвовала в утехах министра, когда был день еговизита.

Что касается моего гардероба, моих драгоценностей иукрашений и моих капиталов, мне кажется, четыре миллиона будут слишком малойцифрой, чтобы оценить их, несмотря На то, что к тому времени мое знакомство сгосподином де Сен-Фоном длилось не более двух лет. Половину этой суммы ядержала в золоте и часто, по примеру Клервиль, раскрывала крышки своих сундуковс сокровищами и предавалась среди них неистовой мастурбации. «О, как обожаю язлодейство! — стонала я, с вожделением оглядывая свои богатства ииспытывая оргазм от одного этого зрелища, — Как прекрасно это золото, чтодает мне средство и силы творить зло!» Да, милые мои друзья, от этой сладостноймысли я пролила целые моря спермы! Стоило мне захотеть новую безделушку, новоеплатье — словом все, что угодно, — и мой любовник, который терпеть не мог,когда я надевала на себя одну и ту же вещь чаще двух раз, немедленноудовлетворял мое желание, и за все это от меня требовалось совсем немного:пренебрежение к человеческим законам, разврат, либертинаж и неустанная забота отом, чтобы министр утолил все свои чудовищно мерзкие прихоти. Таким образом яполучала вознаграждение за то, что потакала своим собственным вкусам, за то,что благодаря непрерывным излишествам похоти находилась в состоянии постоянногоопьянения.

Вы хотите знать, как я себя чувствовала морально, пребывая вэтой роскоши, сочетаемой с безудержными наслаждениями? Ну что ж, хоть у меня инет особого желания говорить на эту тему, я расскажу вам все без утайки.Ужасающее распутство, в которое день ото дня я погружалась все глубже и глубже,настолько изъязвило и исковеркало мою душу, до такой степени отравили еепагубные советы и примеры, среди которых проходила моя жизнь, что ни единого суиз своих богатств я не. потратила на то, чтобы помочь умирающим от голода.Кстати, в ту пору в краях, где находится мое поместье, случился ужасный голод,и жители оказались в безысходном положении. Я помню эти жуткие сцены, когдавдоль дороги бродили и валялись брошенные родителями дети; то было времясамоубийц, и толпы голодных и оборванных крестьян приходили просить милостыню кмоему порогу, а я была тверда и неумолима и нарочно, подогревая свою, и безтого не расположенную к милосердию, душу, швыряла сказочные суммы на устройствогазонов и цветников в своем парке. Разве можно раздавать подаяния, свозмущением говорила я себе, когда ты блаженствуешь в будуарах с зеркальнымистенами, выстроенных посреди парка, дорожки которого украшены мраморнымикупидонами, Афродитами и Сафо? Я спокойно взирала на несчастья, которые моглибы, кажется, смягчить даже каменные сердца, я спокойно смотрела на плачущихматерей, на голых детишек, на их истощенные голодом скелеты, плотоядноулыбалась и отрицательно качала головой, и в продолжение этих трудных месяцевспала еще крепче, чем прежде, и ела с еще большим аппетитом. Проанализировавсвои ощущения, я обнаружила, что предсказания моих наставников сбылисьполностью: вместо гнетущего чувства жалости в моей душе царило какое-тобеззаботное и безмятежное волнение, вызванное злом, которое я творила, когдагнала прочь этих несчастных, а в моих нервах бушевал пожар наподобие того, чтоподогревает нас, когда мы нарушаем закон или попираем предрассудок. Постепенноя стала понимать, что нет приятнее ощущения, чем осуществлять такие принципы напрактике; я поняла, что если нищета, вызванная злой судьбой, может бытьсладострастным зрелищем для того, чей ум, наподобие моего, воспитан на такихдоктринах, тогда нищета, причиной которой являемся мы сами, делает нашеудовольствие во много раз больше; как вам известно, мое воображениеисключительно плодотворно, поэтому оно начало бурлить, как кипящий котел.Логика здесь проста: до сих пор я черпала удовольствия от того, что отказывалаумирающему от голода в подаянии, которое могло продлить его жалкую жизнь, а чтоесли я стану непосредственной и единственной причиной его голода? Если таксладостен отказ от добрых дел, каким же неземным наслаждением станет зло, когдаты сама будешь творить его! Я загорелась этой мыслью, я долго смаковала ее, ивот наступил критический момент, момент, когда плоть возгорается от искры,поступающей из возбужденного до крайности мозга, когда человек особенно чуток кголосу своих желаний — самых острых и самых мощных желаний, перед которымиблекнут и, в конечном счете, отступают все прочие. Но это как сон — приснился искоро забылся, — и вновь человек возвращается в мир осторожности иблагоразумия, потому что возврат этот дается без всяких усилий. Дурныепоступки, совершаемые в уме, не оставляют никаких следов в окружающем мире, иникому не вредят, однако они тревожат душу. Ага! — думает человек, —чем же станет для меня сам поступок, если от одной только мысли о нем таксладко заныло мое сердце? Искушение слишком велико, и жуткий сон обращается вявь, и явью этой становится злодейство.