Не далее, чем в одном лье от моего поместья стоял жалкийдомишко, принадлежавший одному бедному крестьянину, некоему Мартену Дегранжу;на этой земле у него почти никого и ничего не было, Кроме его восьмерых детей ижены, чья доброта, приветливость и трудолюбие делали ее настоящим сокровищемдля любого мужчины, и вы, может быть, не поверите, но этот приют бедности идобродетели возбудил мою ярость и мое вожделение. Очень справедливо полагают —и я могу подтвердить это, — что преступление — сладострастная вещь; неменее справедливо и то, что огонь, который она зажигает в человеке,воспламеняет факел похоти, тогда достаточно мимолетной мысли о преступлении,чтобы человек превратился в костер вожделения.

Отправляясь туда, я захватила с собой Эльвиру и баночку сфосфором; когда мы подошли к дому, я послала эту маленькую шельму впередотвлечь хозяев и сказала, что через минуту присоединюсь к ней, после чегонезаметно пробралась на чердак, прямо над комнатой, где спали эти бедняги, испрятала горючее вещество в сено. Потом, так же быстро и незаметно, спустиласьи вошла в дом; самая маленькая девочка с радостью расцеловала меня, мы с нейнемного поиграли, затем я поговорила с ее матерью о хозяйственных делах. Отецпредложил мне какой-то освежающий напиток и вообще был настолько гостеприимен ирадушен, насколько позволяли его скудные средства. Однако я не изменила своегонамерения и ничуть не смягчилась. Хотите знать, каковы были мои ощущения? Таквот, я внимательно проанализировала их и не обнаружила в себе ни грамма жалости— только восхитительное возбуждение, которое пронизывало каждый мой нерв:прикоснись ко мне кто-нибудь в тот момент, и я бы кончила десять раз подряд. Я осыпалаласками всех членов этой чудесной семьи, в чьи недра уже бросила своей рукойсемя смерти; я великолепно вела свою партию: чем чернее было мое вероломство,тем сильнее зудилось и трепетало мое влагалище. Я подарила женщине какие-тотряпки и леденцов для ее отродья; мы простились и пошли домой, но я находиласьв таком необыкновенном возбуждении, которое было бы уместнее назватьисступлением, что у меня подгибались колени, и Эльвире пришлось оказать мнепомощь. Мы свернули с дороги в кусты, я подняла юбки, расставила ноги и неуспели пальцы девушки коснуться моей промежности, как я испытала судорожноеизвержение — никогда до тех пор со мной не случалось ничего подобного.

— Что с вами, мадам? — удивилась Эльвира, которая,разумеется, не знала о моем поступке.

— Не разговаривай, ласкай меня… ласкай, — отвечалая, впиваясь в ее губы. — Просто у меня сегодня очень хорошее настроение,вот и все. Поэтому дай-ка мне свою куночку — я позабавлюсь с ней, и мы обеистечем спермой.

— Но что все-таки случилось?

— Случилось нечто ужасное, голубка моя, и поверь мне,что сперма, рожденная из мерзких мыслей и поступков, всегда течет особеннообильно. Так что ласкай меня, Эльвира, не останавливайся и ни о чем неспрашивай, ибо я должна кончить по-настоящему.

Понятливая девочка опустилась на колени, я обняла дрожащимибедрами ее голову, ее язычок скользнул между моих нижних губок и начал своевосхитительное путешествие…

— Разрази меня гром! — задохнулась я отвосторга. — Так, так! Очень хорошо…

И тотчас мое семя пролилось на ее губы, нос и попало даже вглаза. Отдохнув, мы продолжили путь.

Домой я вернулась в неописуемом окрыленном состоянии;казалось, все самые сильные импульсы, все самые порочные инстинкты в единоммощном порыве вознесли в небо мою душу; я была в каком-то бреду, похожем наярость; я была способна на любой, самый чудовищный поступок, была готоваосквернить и втоптать в грязь и себя и все вокруг. Еще я горько сожалела, чтоудар мой пришелся на столь ничтожно малую часть человечества, между тем какбурлившего во мне зла хватило бы на весь мир; я удалилась в один из своихбудуаров, разделась донага, легла на кушетку и велела. Эльвире прислать ко мнепервых попавшихся ей на глаза мужчин; скоро они явились, и я заставила ихоскорблять и унижать меня так, будто перед ними была самая дешевая потаскуха. Иони щипали, тискали, царапали, били меня, плевали мне в лицо; они использовалии осквернили все мое тело: влагалище, анус, грудь, рот, и я жалела, что у менятак мало алтарей, которые я могла им предложить. Некоторые мужчины, устав отстоль мерзкого распутства, ушли и прислали своих друзей, которых я вообще ниразу до сих пор не видела, и им тоже я предоставила все свои отверстия, неутаив ни одного, для всех я стала покорнейшей шлюхой, и плоть моя уже неизвергалась, а выливалась свободным торжествующим потоком. Один из этихживотных, самый грубый и ненасытный, — я измотала его вконец, — вдругзаявил, что хочет иметь меня не в постели, а в навозе; я позволила волокомутащить себя в хлев и там, опустившись в навозную жижу и экскременты, раскинуланоги и заставила его делать со мной все,, что ему вздумается. Негодяй срадостью и яростью набросился на мое тело и отпустил меня только после того,как испражнился на мое лицо… И я была счастлива. Чем глубже погружалась я в грязьи мерзость, тем сильнее становилось мое возбуждение и тем сладостнее было моеудовольствие. Менее, чем за два часа я изверглась раз двадцать подряд, аЭльвира все это время неустанно ласкала и возбуждала меня, но ничто — ничтоабсолютно! — не облегчало моих мук, жутких и одновременно сладостных,вызванных единственной мыслью — мыслью о преступлении, которое я совершила.Поднявшись наверх в спальню, мы увидели вдалеке красноватые отблескипламени. —

— Мадам, взгляните-ка! — позвала меня Эльвира,открывая окно. — Смотрите, там пожар! Видите? В той стороне, где мы былинынче утром.

Я пошатнулась и почти без сознания упала на диван. Мы быливдвоем, и прелестная девочка несколько минут ласкала меня своим язычком, потомя села и оттолкнула ее.

— Ты слышишь эти крики? — спросила я. — Бежимже скорее: нас ждет необыкновенный спектакль. Знаешь, Эльвира, ведь это сделалая…

— Вы, мадам?

Я кивнула, сглотнув подступивший к горлу комок.

— Пойдем полюбуемся на мой триумф. Я просто обязанаувидеть все, не упустить ни одной подробности, насладиться этим зрелищемсполна.

Мы выскочили из дома, даже не приведя себя в порядок — срастрепанными волосами, в помятых одеждах, со следами блаженства на измученныхлицах, — и напоминали пару неистовых вакханок. Остановившись шагах в двадцатиот того места, где творился этот ужасный спектакль, за невысоким пригорком,который скрывал нас от толпы зевак, я снова бросилась в объятия девушки,возбужденной не меньше меня: мы сосали друг другу влагалище при светесмертоносного огня, причиной которого была моя жестокость, мы испытывали оргазмпод музыку отчаянных воплей — воплей горя и ужаса, которые причинила я, и в теминуты не было женщины счастливее меня.

Наконец, мы поднялись на ноги и подошли поближе, чтобы лучшевидеть панораму разрушений и насладиться всеми подробностями. Однако вы непредставляете себе мое отчаяние, когда, пересчитав мертвые тела, я увидела, чтодва члена семьи ускользнули от меня. Я всматривалась в обугленные трупы иузнавала их всех: эти люди только сегодня утром были еще живы, и вот теперь,несколько часов спустя, они валяются здесь мертвые, убитые моей рукой. Зачем яэто сделала? Просто так, ради развлечения. Ради того, чтобы сбросить сперму.Так вот что такое убийство! Беспорядок, внесенный в кусочек организованной материи,небольшие изменения в ее составе, комбинация разрушенных и разложившихсямолекул, брошенных обратно в вечный тигель Природы, которая, употребив те жесамые материалы, отольет их в нечто такое, что в один прекрасный день вновьпоявится на свет только в несколько иной форме; и вот это люди называютубийством? Я хочу спросить вас со всей серьезностью: что в убийстве плохого?Вот эта женщина или этот ребенок — неужели в глазах Природы они значат больше,чем, скажем, домашняя муха или таракан? Когда я лишаю жизни одного, я тем самымдаю жизнь другому — так как это может оскорбить Природу?