вполне позволяли Осе браться за статуэтки сложнее примитивных фигурок животных. По крайней мере, его новые творения были совсем не чета тем корявым уродцам, которые Халис с разрешения Осе и с какой-то детской торжественностью бросила в огонь, принеся в дар Эгилю как благодарность за то, что теперь руки короля росли из нужного места (так и сказала), и поставила на опустевшую полку новые фигурки божеств и одну фигурку девушки с длинной косой, которая была подозрительно похожа на саму Халис.

Кирасиры шутили над тем, как эллари на полном серьёзе предлагала королю стать плотником, и не замечали, что сам Осе в общем-то воспринимал её предложение тоже всерьёз. Бэйн травил пошлые шуточки, все смеялись, будто не чувствуя различий между собой: кто кирасир, кто его хозяин, кто служанка, – всем было уютно и легко. Халис на щелбаны учила кирасиров элларийской скороговорке «Korla kuorle roulo riekli – pilla kioro kierli arulle», что значило: «Ягнёнок перепрыгивал ручей, да не перепрыгнул», и раздавала наказания охранникам короля, у которых языки заплетались выговорить всю эту тарабарщину на Иирва-Кхайи, самом сложном из диалектов языка эллари. Потом все вместе играли в карты, и Осе проиграл Халис целое состояние и половину земель Ангенора, а кирасиры – свои мечи и месячное жалование, но вместо уплаты долга согласились натаскать эллари воды из ручья для поливки грядок и очистить Грот от плесени на следующей неделе.

А потом явилась Суаве, и дружеская атмосфера в кухне улетучилась, как пар, обернувшись тленом склепа. Заплаканная и подурневшая, она выглядела как старуха. А если и не старуха, то женщина, из которой вдруг исчезли все жизненные силы, оставив только сухую оболочку, полную скорби и ревности.

Снова посыпалась ругань в адрес всех присутствующих за шум, неуместный смех, веселье, шутки, а когда все сникли, будто отчитанные за фатальную оплошность, королева призвала их молиться за души её мертвых детей, за возвращение в Туренсворд и за то, чтобы все беды, которые Ложный король обрушил на голову её семьи, вернулись ему обратно.

Осе в тот миг с удивлением и невероятной ясностью для себя вдруг понял, что она безумна. По-настоящему безумна. Не было больше той Суаве, что он когда-то полюбил. Не было той, которой клялся в верности на Агерат. Перед ним, облачённый в непробиваемый траур, стоял чужой человек со страшными глазами сумасшедшего, который никогда даже не пытался пережить то горе, что их когда– то объединило. Нет, Суаве любила свою скорбь и только в ней находила свой приют и дом, который она не хотела покидать.

Выслушав её обвинения в том, что он посмел забыть о своих детях, Осе вновь почувствовал себя предателем. Предателем её скорби, предателем всего того, что было ей дорого, и новый укол чувства вины в тот момент не заставил себя долго ждать. Досталось и Халис за глупость, наивность, неумение уважать чужую печаль, за поведение дешёвой потаскушки, и это оказалось последней каплей.

Неожиданно для него самого Осе впервые в жизни переполнил гнев. Резко и жёстко он перебил жену, приказав ей замолчать. Даже кирасиры вдруг воззрились на обычно молча сносящего бесконечные упрёки короля как на чужого.

Хватит! Как же он устал от её злобы! Он уже выплакал, выстрадал все запасы горя, которые копились в нём со дня смерти сына. Хватит помыкать людьми и ставить им в вину то, что жизнь имеет наглость продолжаться. Хватит манипулировать, унижать, оскорблять! Лишь боги им судьи – не она, что находит свой покой только тогда, когда плохо всем вокруг, и всех тащит в свой постылый траур. Хватит!..

Их ссора закончилась пощёчиной, вполне ожидаемой Осе, и потому после, отерев покрасневшую щёку, он лишь тихо приказал: «Уйдите все». Кирасиры послушались приказа, оскорблённая Суаве убежала в свои покои. Осталась только Халис, которая села рядом с удручённым королём, не зная, чем ему помочь. Потом они ушли на улицу, подальше от могильника и храма Великой печали, и до вечера ковырялись в грядках.

Удивительная девочка. Эта эллари обладала поразительным даром видеть хорошие приметы абсолютно во всём, что её окружало. На руку села бабочка – значит, ты хороший человек. Облачка кудрявые – значит, у Берканы сегодня радостное настроение. Сурок высунул мордочку из норки – петрушка уродится богато. Услышал кукушку – сосчитай до трёх и обернись вокруг своей оси, и тебе улыбнётся удача.

– Да ну? – усомнился было в её утверждении Бэйн, выглядывая среди листвы ту самую голосистую кукушку.

– Я слышала кукушку, три сосчитала и обернулась, а потом приехали вы. Разве так не работает?

– Как скажешь, как скажешь, – ответил кирасир и на всякий случай сосчитал до трёх и обернулся вокруг своей оси согласно утверждённому ритуалу.

Даже после некрасивой сцены с королевой, увидев луч солнца, иглой прорезающий тучи, эллари пришла к выводу: эта примета сулит, что скоро печали королевы уйдут.

Теперь она говорила почти без ошибок, только если волновалась, а значит, была не такой уж и дурой, какой её считала Суаве, составив о девочке своё мнение в первые же минуты их знакомства. А Осе искренне радовался, получая отдачу в виде её всё более приобретающей правильную структуру речи, которой он её обучал, чему вполне способствовала библиотека Грота.

Ему нравилась её непосредственность, порой граничащая с детской. Например, однажды вымокнув до нитки под дождём, пока собирала чернику, и придя на кухню, Халис тут же стянула с себя мокрое платье, чем вогнала в краску всех находящихся в тот момент в помещении мужчин.

– Мать, ты чего? – возмутился Бэйн, отвернув от девчонки любопытного Малого и заставив его смотреть в стену, как и всех остальных.

– А что? – не поняла Халис, стоя в чём мать родила среди кухни и раскидывая юбки по спинке кресла у камина.

– Ты голая.

– Так все голые под одеждой. Она мокрая. Не хочу ходить мокрая. А кто хотит?

Ей с трудом удалось объяснить, что раздеваться догола перед людьми нельзя, что это неправильно. Халис поняла, но после ещё час шмыгала носом, уверенная в том, что сделала что-то не так, кого-то обидела, пока Осе её не успокоил.

Странная милая Халис. Малой как-то даже специально разбил себе нос, чтобы она за ним поухаживала, но наскоро обработав его царапину травами и нарисовав в воздухе какой-то нелепый волшебный знак, чтобы заживало лучше, Халис вернулась к королю и его фигуркам, и кирасир понял, что проиграл конкуренту в битве за внимание девушки.

Этот вечер они тоже, как обычно, провели вместе. Халис читала, водя пальцем по строчкам «Вилевдатта», а Осе впервые не увлечённо мастерил фигурки, а наблюдал за её милой живой мимикой.

Тёмная пещера, подобная тем, в которых жили первые люди, сейчас впервые ощущалась им по-настоящему безопасной и надёжной крепостью, и казалось, что ни одна опасность из внешнего мира теперь точно не пробьётся сквозь эти толстые стены. Осе было самому удивительно, с чего вдруг в его душе поселилась эта не терпящая никаких доводов рассудка убеждённость, что теперь с ним ничего не случится, а если на горизонте и появится тень угрозы, то она непременно обойдёт Грот стороной. Это был его дом, настоящий дом, о котором он мечтал. Даже упрёки Суаве сейчас, в эту самую минуту, перестали его тревожить, бередить заживающие раны, будто чья-то невидимая рука заперла их в сундуке вместе с дурными воспоминаниями и страхами. Может быть, так и проходит скорбь?

Нет, эта девочка не залечит тот ожог, который остался на его душе от слов Суаве, её оскорблений и обид, но рядом с ней он чувствовал нечто, что вселяло в его душу ощущение покоя и того, чего он себя уже давно не считал достойным, – счастья и надежды.

Он сам к ней подошёл и положил руку ей на плечо, опустился на колено, уверенный, что она не откажет. Осе собирался поцеловать её невинно, в щёчку, но всё вдруг завертелось, закружилось