смочил его водой из кувшина и, пока не видели его ядовитые надзирательницы, принялся стирать мерзкие следы крови и рвоты с теперь спокойных синюшных лиц, а закончив уже перед самым рассветом, с чувством отчасти искупленной вины отправился спать.

Утром, всего через несколько часов, его разбудил шум голосов, как при восстании. Теабран, ещё более уставший и разбитый, чем накануне, вскочил с кровати и подбежал к окну, которое выходило в сторону города. На площади, откуда люди, по обычаю, взирали на королей на балконе тронного зала, стояла огромная толпа. Впрочем, слово «стояла» было в корне неверным в данном случае. Она делала что угодно, кроме как спокойно стоять. Она бурлила, гудела, кричала, грозила руками, перемещалась, как кипящая тёмная масса, и это сумбурное движение, к испугу короля, мало походило на ликование.

Теабран приоткрыл окно. В его покои с базарным нахрапом ворвались разношерстные вопли сотен лужёных глоток, среди которых эхом до его уха донеслись утопающие в клокоте призывы: «Снимите! Уберите! Долой!»

Король ничего не понял и закрыл окно. Сердце застучало о рёбра от очень нехорошего предчувствия, будто он проспал переворот.

В коридоре в тронный зал он чуть не сшиб с ног Дитя.

– А я как раз к тебе, отец. Пойдём.

– Ройс, что происходит? – Теабран на ходу застёгивал на себе камзол.

– Не сюда, вниз, – ответило их высочество, направив отца в сторону от зала, по лестнице, ведущей на ярус ниже.

– Да что случилось? Почему они вопят?

Мимо прошли Петра и Улисса.

– Я ничего не понимаю, – злилась старая карга, и её отвисшая нижняя губа дрожала. – Они должны были быть рады!

– Отец, сюда.

– Мне кто-нибудь что-нибудь объяснит?

– Ты сейчас сам всё увидишь.

– Да что происходит-то в конце концов? – возмущался недомолвками король.

– Ничего, сын, – ответила за всех Петра. – Совершенно ничего, о чём тебе следовало бы беспокоиться.

– А почему толпа вот-вот возьмёт Туренсворд штурмом?

– Штурм? Какой штурм, сынок? Не говори ерунды.

– Ты думаешь, я глухой? Бардак какой-то.

Они подошли к широким тяжёлым дверям, ведущим на одну из стен, окружающих Туренсворд.

– Отец, – сочло нужным сразу обозначить всё как есть Дитя, – что бы ты не увидел за этими дверями, лично я здесь ни при чём.

Король озадаченно воззрился на Дитя.

– Честно, – их высочество клятвенно положило руку на грудь.

– Открыть! – приказал Теабран стражникам.

– Может быть, не стоит? – вмешалась Петра, и глаза её лихорадочно заблестели.

Теабран замешкался.

– И что ты натворила? – озарила его неприятная догадка.

– Ничего. Я же говорила, ничего не произошло.

– Что натворила, я спрашиваю?

– Теабран, не смей так со мной говорить!

– Уйди! – потерял терпение король.

– Ты не выйдешь, – Петра попыталась преградить ему путь.

– Ройс, убери её.

– Как ты говоришь с матерью?!

– Прочь!

Он с силой отпихнул мать в сторону и навалился на двери.

В его лицо ударил ослепительно яркий свет, мощный и обжигающий, будто солнце растворилось в кислоте и опрокинулось ему прямо на голову. Теабран зажмурился и отступил, прикрыв руками глаза и зажмурившись. Вопль толпы внизу стал совсем неописуем. Он оглушал, сбивая с ног. Вибрировали даже стены замка. Где-то рядом что-то с грохотом упало, будто кто-то разрушил что-то большое и тяжёлое. И снова грохот, будто разгневанные горожане пытались взломать главные ворота Туренсворда!

Медленно, сквозь слепящую белизну начали проступать очертания башен, огороженные зубчатыми стенками в человеческий рост галереи, кирпичная кладка переходов и контуры женской фигурки прямо перед ним. Это была Ясна.

Принцесса стояла в нескольких метрах впереди, спиной к Теабрану, плечи её подрагивали, как на морозе, потом она качнулась, будто без сил, и по стеночке опустилась на каменный пол. Король посмотрел вверх и замер.

Он увидел, как над ними с края балкона тронного зала на длинных верёвках головами вниз, всклокоченные, будто их протащили по всему Туренсворду, включая ступеньки многочисленных лестниц, свисали осквернённые тела Осе и Суаве. Одежда обоих была разорвана, рубаха Осе задралась и спадала на лицо. Юбка Суаве, поддетая верёвкой только с одного края, падала, оголяя панталоны. Оцарапанные руки обоих свисали, покачиваясь на ветру.

– Кто это сделал?! – обернулся на мать король, прекрасно зная ответ.

Она молчала.

– Я спрашиваю, кто распорядился?!

– Теабран…

– Снять!

– Я не думаю, что…

– Бога ради, выполнять! Ройс! Уберите сейчас же! И Согейра отпустить. Отпустить сей же момент! Пусть катится ко всем чертям! Пусть все катятся к чертям!

Дитя кивнуло и растворилось в коридоре.

Согейра из его тюремной конуры без лишних церемоний сопроводила охрана, равнодушно буркнув: «Пошёл отсель».

К моменту долгожданного освобождения легат являл собой живой атлас всевозможных пыток. Весь избит, истерзан, сломан, немыслимо худ. Практически всё его тело покрывали ожоги и следы от щипцов, цепей, синяки от верёвок, язвы от кислоты, а оставшийся глаз сверкал, как у зверя.

Когда двери его темницы отворились, сначала он подумал, что его пришли казнить, и воспринял эту мысль с облегчением. Предателей должны убивать, и он не собирался становиться исключением.

После того жуткого допроса, где жертвой оказалась его Има, Согейр отсчитывал минуты, зная, сколько времени Влахосу понадобится для того, чтобы добраться до Грота. А ведь он клялся, что никогда никому не расскажет. Что ж? Заслужил. А узнав, что его пришли освободить, едва не расплакался.

– Как, свободен? – прошептал он разбитыми губами. – Почему?

Но вместо ответа стражник кинул ему, как псу, какую-то тряпку. Это оказался его старый, превратившийся в рваньё нищего камзол.

Вслед за стражниками явился Алмекий, перевязал его и, поменяв повязки на перебитой три недели назад ноге, соорудил вокруг неё непонятное далёкому от медицины и хитрых алхимических штучек легату нечто, что, по его словам, должно было помочь ему, пусть и сильно хромая, но передвигаться практически без посторонней помощи, хотя и с палкой.

– Как Има? – спросил Согейр. – Ко мне перестали пускать жену и дочь.

– Я знаю, – сочувственно ответил Алмекий, перевязывая рваные раны на руке легата. – С девочкой всё хорошо. Отчасти хорошо. Но не стоит беспокоиться. Она цела, просто молчит. Леди Нила сказала что-то про «белоглазую ведьму», которая предрекла вашей дочери немую жизнь, но не думаю, что это продлится долго. Девочка была сильно напугана, но это проходит.

– Проходит? – взволновался Согейр.

– Да, – кивнул Алмекий. – Должно пройти. В моей практике такое было. Меня больше беспокоит ваш глаз и… Ну, вы поняли. Вам нужно чаще обеззараживать раны. Но я вам дам всё необходимое. И ещё ваша нога. Она сильно пострадала, – объяснял он, манипулируя с повязками. – Перелом я вправил, и он срастётся, но остаётся вероятность остаточной хромоты. Шину можно будет снять недели через три-четыре, я предупредил вашу супругу – она уже ждёт вас у ворот. Но ногу пока не нагружайте. Повязки менять, по возможности, каждый день и раны протирать чистой водой и моей настойкой, я дал леди Ниле пару пузырьков. Так они заживут быстрее.

– Зачем вы мне помогаете? – Согейр по-прежнему видел в алхимике врага. – Вы на стороне Ложного короля.

– Формально, – уточнил Алмекий. – После моего побега с Эвдона мой брат назначил цену за мою голову, но Теабран по просьбе королевы Иммеле приютил меня и вместе с моей племянницей Полинес усмирил пыл Пелегра. В какой-то мере я обязан ему жизнью. Что касается вас, легат, то по образованию я лекарь, и я давал клятву помогать всем, кому нужна моя помощь, вне зависимости от того, какой герб носит этот человек. Я лечил и кирасиров, пока они не сбежали. Это мой долг как лекаря.

– А Огонь для Теабрана вы придумали тоже как лекарь?

Алмекий помолчал.

– Я знаю, что вы обо мне думаете, – густые медные брови сомкнулись на переносице. – Что такое оружие мог придумать только нелюдь, и вы совершенно правы. Когда я его создавал, меня меньше всего волновало, как его применят