является и чего ищет. Понял, что она прячет, зачем пришла, и ужаснулся. Ужаснулся, потому что на него смотрели пронизывающие жестокие холодные глаза ведьмы. Но это был вовсе не взгляд Гезы или любой другой городской ворожеи попроще, в чьих глазах читалась и ласка, и жалость, а то и вовсе приземлённое желание наживы, – нет, это были глаза существа, чья ярость была способна сжечь дотла весь мир. И, что напугало его ещё больше, – она прочитала его мысли и теперь знает, что он её узнал.

И вдруг взгляд её сменился взглядом испуганного ребёнка.

– Доминик…

Ужас выдернул его из сна. Инто схватил ртом воздух и сразу сел. Яркий солнечный луч разрезал его темницу пополам. Настало то самое утро.

Снаружи, со стороны пыточной, всё ещё несло сажей и мокрыми досками, орали люди, откуда-то на пол капала вода, плакал ребёнок. Но не здесь, где-то на улице. Мимо дверей бегали всё ещё взъерошенные стражники, таскали тела Огненосцев из дальней части камер заключения к выходу, и каждый раз, когда кто-то из них приближался к его двери, Инто переставал дышать от болезненного укола в груди, а его ноги становились ватными. Но они проходили мимо, словно забыв о его существовании.

Голова болела и кружилась. То ли от волнения, то ли от того, что ночью он надышался дымом. И зачем он только уснул и, главное, как? Последние часы своей жалкой жизни – и просто проспать, наблюдая во сне странную женщину, которая явилась к нему как посланница смерти. Он приложил руку к страшно бьющемуся в груди сердцу и замер.

Скоро и оно успокоится.

Через час ему всё-таки принесли завтрак: горбушка его любимого чёрного хлеба и кружка молока. Судя по влажному следу на тарелке, на которой ему поднесли последнюю еду приговорённого к смерти, там лежало ещё что-то вроде кусочка мяса, но, видимо, кто-то из тюремщиков поразмыслил, что незачем переводить ценные продукты на того, кого уже в полдень повесят, и потому ополовинил передачку от кухарки, а судя по молоку в кружке, и хлебнул большую часть ещё и оттуда. Глядя на этот акт издевательства, Инто очень хотел думать, что в мире всё-таки существует хотя бы какое-то подобие справедливости и его грабитель, вкушая чужую еду, таки подавился и умер. Но справедливости в его мире не было, теперь он это точно знал.

Томительные минуты ожидания тянулись вечность, с одинаковой болью и отчаянием перемежая желания того, чтобы всё скорее закончилось и не начиналось вообще. Свобода совсем недавно была так близко, так близко – только руку протяни. Всего каких-то пару ударов прутом по замку, и он отлетел бы к стене, весь покорёженный упёртым эвдонцем, но Калхаса и Марция спугнула стража, и они были вынуждены бежать. А Инто вместо отчаянного вопля: «А как же я?!» почему-то, задыхаясь от гари, вдруг завопил: «Сюда! Сюда! Скорее сюда! Они туда побежали!» и показал подоспевшим Огненосцам в совершенно другую сторону лабиринта коридоров темницы, в самый густой дым. Теперь, судя по выносимым оттуда телам, на его совести было ещё несколько трупов. Глядя на почти обугленные тела, Инто пришёл к выводу, что его прокляли. Иначе как объяснить, что совсем недавно он был обычным слугой, а теперь сеял вокруг себя смерть, которая по странному стечению обстоятельств оба раза была связана с огнём. На секунду ему представилось, что когда его тело перестанет дёргаться в предсмертных конвульсиях в петле и огонёк его души обретёт таки свободу, он не в горы отправится, на поиски Города богов, а к жерлу ближайшего вулкана, чтобы исчезнуть в его пылающей лаве. Скоро он и узнает это наверняка.

За ним пришли за полчаса до полудня.

– Так рано? – тихо спросил он, вставая, и ноги его подкосились.

– Так ещё дорога, – ответил тюремщик.

К месту казни его вёз Бен. Он же и помогал ему сесть в повозку, в которой ему было назначено доехать от Туренсворда до площади Агерат – места, где мальчика в его мечтах чествовали как кирасира, а в жизни везли убивать.

У повозки были невысокие края, а пол был скупо выстлан жухлой соломой. Пора.

Инто жадно вдыхал прохладный горный воздух, насыщенный запахом свежей листвы и холодного камня. Он вдыхал так глубоко и часто, что голова его совсем скоро начала кружиться, и он лёг, закрыв лицо руками, закованными в тяжёлые цепи.

Повозка медленно выехала из Туренсворда и проследовала по главной улице. До уха Инто долетел шум, похожий на рокот волн в взволнованной Руне. Вдоль дороги на протяжении всего его пути стояли зрители. Инто привстал на локоть и обвёл толпу зевак мутным взглядом. Зрители стояли так тесно, что тут и там вспыхивали драки из-за давки. Остальные же, кого борьба за более выгодное место лицезреть висельника не задевала, стояли молча, с застывшими в выражении туповатой заинтересованности лицами. Только вездесущая жестокая детвора бежала за повозкой с палкой и верещала: «Вздёрнуть его! Вздёрнуть!», и их ничуть не смущало, что говорили они о ещё живом человеке. Лица их были вовсе не свирепыми, но задубевшими в своей тупости и скудоумии. Призывы вздёрнуть всё сыпались и сыпались, оказавшись такими обидными, что Инто был готов спрыгнуть с повозки и треснуть кому-нибудь из этих малолетних баранов прямо в ухо. Из глубины души рвался истошный крик. «И вот их-то я когда-то мечтал защищать?!» С ужасающей своей сутью ясно предстала собственная беспомощность, которая сменилась горькой яростью. Окружённый жаждущей лицезреть его убийство тупорылой толпой, с горящим от стыда и гнева лицом, Инто почувствовал, что сейчас заплачет.

Толпа у самого края дороги теснилась всё сильнее, тянула шеи, толкалась, становясь на цыпочки, лезла на деревья и карабкалась на балконы, облепляла окна, с какой-то людоедской жадностью желая заглянуть в самую глубину повозки, жадностью, которая, казалось, могла удовлетвориться только тогда, когда им удастся прощупать глазами каждый сантиметр тощего тельца мальчишки в лохмотьях, которого везли убивать. Даже из каждого окна высовывались возбужденные лица с жаждущими зрелища глазами.

И он чувствовал ненависть ко всем этим людям, жгучую ненависть, которая очень скоро превратилась в слёзы.

– Скоро мы доедем? – спросил Инто, чувствуя, что сейчас упадёт в обморок.

– Так ещё минут десять, – ответил Бен, отерев слезу рукой и обернувшись. – Ты это… лучче ляг, а то эти повылупились на тебя – смотрят.

Инто не хотелось лежать, как труп. Ещё належится. Он сел.

Совсем скоро стал виден эшафот: голый страшный помост, кое-где виднелись старые пятна высохшей крови, над которыми вились мухи. Вот так выглядела точка, которую жизнь поставит на его мечте.

Повозка остановилась: они подъехали к эшафоту. Инто хотел приподняться, но у него не хватило сил. Он согнулся. Бен подал ему руку.

– Идём.

– Это же не больно? – спросил Инто, и его голос прозвучал не громче шёпота, хотя шептать он не собирался.

– Верёвка хорошая, – прозвучало сомнительное ободрение. – Узлы вязать умею. Оно быстро.

Вся площадь казалась вымощенной головами, только правый её край пустовал, огороженный Огненосцами. Там, на другом помосте, который обычно ставили к церемонии наречения новых кирасиров, в резном кресле сидел король с супругой и две зловредные женщины с веерами, которые, прикрываясь ими, о чём-то перешептывались и закатывали глаза. Королева Иммеле, склонившись на подлокотник, устало прикрывала глаза рукой. Среди незнакомых лиц в толпе Инто вдруг увидел заплаканную Данку и мужественно сдерживавшего позыв разреветься Альфреда. Отец Ноэ тоже был там и тихо читал молитву. Инто не сомневался, что молились за него, и, несмотря на то, что в нового бога он не верил, ему стало легче.

– Всё.

Инто сделал знак Бену, что не нуждается в его помощи, и встал, чтобы на ватных ногах спуститься с повозки и затем взойти на эшафот. Кто-то завопил. И вопль тот был преисполнен такой невероятной скорби, что даже мужчины застонали. Вопила какая-то женщина. Толпа зароптала, силясь найти