возил, подъехал воды в радиатор залить. Позаигрывал с Клавкой, слово за слово у них, позвал покататься, она, сучка, в кабину к нему и запрыгнула, в чем была. Думала, недалеко они, круг дадут и вернутся. А шофер катит все дальше и дальше. Вот уж село другое, к кому-то он там завернул, вино у него оказалось, закуска. С обочины в кусты за селом съехал, костер развел, и пошла у них «свадьба». А там ночь приспела, дождь ливанул… Застряли, конечно, пока трактором машину не выдернули… И наградил же меня господь дочерью! Ничего путевого из нее не получится, — завершила рассказ Алевтина.

Даша облегченно вздохнула: неужели Алевтина умолкла наконец! Как хорошо, когда тихо и можно перебирать в памяти свою жизнь. Вспомнились ей предновогодние дни прошлой зимы. Она тогда напрямую впервые сказала мужу, что жить с ним не будет, что у нее есть друг добрый и нежный, с ним ей легко. Назвала Михаила Савушкина и увидела, как сжались у Харина кулаки, побагровело лицо. Выкрикнул с хрипом: «Я его пришибу!» Высадив дверь плечом, Харин выскочил из балка, поскользнулся, упал, послышался звон металла. У входа в балок стоял лом с приваренным на конце топором. Этим нехитрым приспособлением долбили лед и спрессованный снег у порога столовой и у жилых балков. Даша представила себе дикую сцену и обмерла. Оцепенение длилось недолго. Она потянула с гвоздя полушубок — лопнула вешалка. Одеваться не стала, выбежала на улицу в поварском колпаке и халате. Стужа сизым туманом давила округу. Харин, с ломом в руках, буровил сугробы. И то, что он шел по целику, не по разметенной дорожке, ее успокоило: одумался, дурень, вскипел и остыл. Она догнала, взяла у него лом. Харин обмяк, лицо его покривилось, как перед плачем. С каким-то утробным выдохом он опустился на снег. «А ведь не пьяный, — подумала тогда Даша, а вслух попросила: — Выброси зло из себя, Борис, оно тебе всегда мешало». От дизельной к ним стремительно шагал Михаил. Или случайно увидел, или почувствовал что. Даша стала ему показывать знаками, чтобы не подходил, но Михаил не свернул и вскоре стоял перед ними с выражением скрытой тревоги. «А топор к этому лому приваривал Савушкин!» — подумалось Даше. «Дай-ка сюда, — сказал Михаил и взял у нее лом. — Тяжелая штука для женских рук». Харин все глубже вминался в сугроб, ни на кого не глядел. «Тряпка! — подумала Даша. — А выставлялся когда-то передо мной чуть ли не тигром…» Они направились с Михаилом к столовой. Снег под ногами у них хрустел как-то звонко, певуче…

Алевтина опять завела волынку, досадовала на свою дочь. Даша ее почти и не слушала: у самой душа была через край переполнена.

— Скажи мне, Даха, откуда берутся беспутные женщины? — вопрошала Алевтина уже в пятый раз.

— Откуда? — очнулась Даша. — От беспутных мужчин!

— Не говори наобум, — возразила ей Щекина. — Беспутство, как зло, по свету рассеяно. У всякой бабы своя планида. У тебя ж вот иная судьба, на судьбу моей дочери не похожая!

«Или она мне завидует? Или я в счастье своем уже чужой боли не слышу?»

Повариха подошла к окну, потерла ладонями свои горячие щеки и обрадовалась, увидев, что к столовой идет начальник орса буровиков-нефтяников в Кудрине Блохин.

— Андрей Петрович к нам! Успели прибраться мы с вами, тетя Алевтина.

Алевтина живо схватила тряпку, давай стирать со стола, хотя стол был и так чистый.

Вошел Блохин, моложавый, стройный, с огненно-рыжей бородой, усами «без просеки» — срослись с бородой воедино. Видом Блохин смахивал на бодрого петушка, только шпор ему не хватало. Он был одет в коричневый полушубок простого покроя, с широким белым барашковым воротником. Лет десять тому назад такой полушубок стоил всего ничего, а потом цены на шубы и полушубки «ахнули». Блохин свой «армяк» носил уже много лет с бережностью.

— Здравствуйте, милые женщины! — поздоровался, улыбнулся начальник орса. Голос носовой, гудящий: и вполголоса говорит, а все равно гулко выходит. Хорошо пел он романс «Гори, гори, моя звезда», из которого больше всего выделял слова: «Ты у меня одна заветная…» — Красиво оформили столовую, не поленились. — Он оглядел помещение, повернувшись на каблуках. — А я сдержал обещание. Вам привезли венгерские яблоки, алжирские апельсины и болгарский компот «Ассорти». Еще колбасу, бочковую селедку. Варите картошки побольше — с селедкой как раз! С картошкой тоже нынче проблемы не будет. У Гринашко в Осипове закупили шестьдесят тонн.

— Только нашей буровой такая фруктовая и колбасная благодать, или всем остальным досталось? — весело спросила Даша.

— Никто не обделен. — Блохин запустил руку в карман дубленки, достал горсть карамели, разделил между Дашей и Алевтиной. — Задабриваю московскими конфетами. А почему? На январь не мог подыскать вам замену на первые две недели. Придется повахтовать еще. Согласны?

— Куда деваться, — отозвалась Щекина, комкая тряпку в руках и вздыхая. — Людей не оставишь голодными.

У Даши настроение упало. Она обещала Михаилу прилететь в Кудрино в свободные от вахты дни, познакомиться наконец-то с его родителями. К Хрисанфу Мефодьевичу в зимовье собралась даже. А как теперь быть? Блохин смотрел на нее выжидательно.

— Будем работать, — сказала Даша, а про себя подумала: «В письме ему все объясню».

Андрей Петрович взглянул на часы, попрощался. Надо было спешить, воспользовавшись вертолетом, на остальные буровые «кусты».

Повара покормили вахтовиков ужином, перемыли посуду, сделали необходимые заготовки назавтра и разошлись. Даша настроилась гладить выстиранные халаты, Алевтина в бане пошла прибирать: на ней лежали еще и такие обязанности. Даша все еще переживала из-за того, что в январе у нее так неожиданно отняли две недели. Водя утюгом по белоснежной ткани, она посте пенно успокоилась. Но тут прибежала взволнованная Алевтина.

— Твой Харин на трубе поскользнулся, упал затылком. Сам подняться не мог, мужики унесли. Зашла бы ты, а?

— Просто ушибся, или покалечился? — спросила тихо Даша.

— Может быть, у него сотрясение мозгов! — сказала Щекина.

— Тогда надо врача. Я-то что могу?

— Ну хоть… покормить его. Он ведь в столовку не ходит, всухомятку питается. Варил бы, да не в чем поди. Свою-то посуду, когда