Я взглянул на алтарь. Наверху, над ним, висело гигантскоераспятие, а внизу поблескивала крошечная дарохранительница, и за краснымстеклом горела свеча, что означало: здесь совершается Святое причастие. Воткрытые церковные двери ворвался ветер. Он задел колокол, издавший слабыйжестяной звон, заглушаемый самим ветром.

Я опять опустил на нее глаза, на ее обращенное вверх слепоелицо, на ее расслабленный рот, из которого все равно доносились слова.

– Христос, мой возлюбленный Христос, прими меня в своиобъятия.

И сквозь пелену слез я следил, как из ее открытых ладонейхлещет красная кровь – красная, густая, обильная.

В лагере послышались приглушенные голоса. Открывались изакрывались двери. Я услышал, как бегут люди по плотной земле. Повернувшись, яувидел темные силуэты, собравшиеся у входа, – сборище взволнованныхженских фигур. Я услышал произнесенное шепотом французское слово, означающее«незнакомец». И сдавленный крик:

– Дьявол!

Я пошел прямо к ним по проходу, наверное заставив ихразбежаться в стороны, хотя я никого из них не тронул и ни на кого не смотрел,и поспешил прочь, под дождь.

Там я повернулся и оглянулся. Она все еще стояла на коленях,а они собрались вокруг нее, и я услышал их тихие почтительные вскрики:

– Чудо!

– Стигматы!

Они крестились и падали вокруг нее на колени, а с ее губпродолжали срываться монотонные, как в трансе, молитвы.

– И Слово было с Богом, и Слово было Бог, и Слово сталоПлотию.

– Прощай, Гретхен, – прошептал я.

И я исчез, свободный и одинокий, в теплых объятиях дикойночи.

Нужно было той же ночью отправляться к Дэвиду. Я знал, чтомогу ему понадобиться. И, конечно, я понятия не имел, куда делся Джеймс.

Но у меня на это не оставалось сил – слишком сильное яиспытал потрясение, – и к утру я оказался далеко на востоке от маленькогогосударства Французской Гвианы, не выходя, однако, за пределы голодныхрасползшихся джунглей, испытывая жажду без всякой надежды на удовлетворениеэтой потребности.

Примерно за час да рассвета я набрел на древний храм –огромную прямоугольную каменную яму, – до того заросший ползучимирастениями и прочей гниющей листвой, что даже для смертных, проходящих внескольких футах от него, он, должно быть, оставался невидимым. Но так какчерез эту часть джунглей не проходило ни дороги, ни даже тропинки, япочувствовал, что здесь уже веками никто не бывал. Это место стало моей тайной.

Если не считать обезьян, проснувшихся с приближением солнца.Древнее здание подвергалось настоящей осаде со стороны племени обезьян,гикающих, испускающих пронзительные крики и роящихся на длинной плоской крыше ипокатых стенах. Я наблюдал за ними тупо, бездумно, даже улыбаясь, а онивыделывали свои фокусы. Джунгли возрождались. Хор птиц значительно усилился посравнению с часами кромешной тьмы, небо бледнело, и я увидел, что меня окружаютмириады оттенков зеленого. И в шоке я осознал, что солнца мне не увидеть.

Моя глупость в этом отношении несколько меня удивила. Но какже глубоко укореняются наши привычки. Да, но разве мне мало этого раннегосвета? Возвращение в прежнее тело наполняло меня неподдельной радостью…

…Пока я не вспоминал выражение неподдельного отвращения налице Гретхен.

С земли поднимался густой туман, захватывающий это бесценноеосвещение и распылявший его по мельчайшим уголкам и щелям под дрожащими цветамии листьями.

Грусть моя усугубилась, когда я огляделся по сторонам;точнее, я чувствовал, что у меня все саднит, словно с меня заживо содрали кожу.«Грусть» – это слишком мягкое и приятное слово. Я вновь и вновь вспоминал оГретхен, но лишь в бессловесных образах. А когда я подумал о Клодии, то онемел,безмолвно и ожесточенно припоминая слова, что сказал ей в горячечном бреду.

Доктор с грязными бакенбардами как будто вышел из страшногосна. Девочка-кукла на стуле. Нет, их там не было. Не было. Не было!

А если и были, какая разница? Абсолютно никакой разницы.

За этими глубокими, обессиливающими переживаниями я все-такине чувствовал себя несчастным; и осознать, воистину понять это мне былоудивительно. Ну да, снова стал самим собой.

Нужно рассказать об этих джунглях Дэвиду! Перед возвращениемв Англию Дэвид должен съездить в Рио. Может быть, я поеду с ним.

Может быть.

В храме я обнаружил две двери. Первая была заблокированатяжелыми несимметричными камнями. Но вторая стояла открытой, так как камнидавным-давно развалились, образовав бесформенную груду. Я двинулся по лестнице,уходящей глубоко в землю, прошел по нескольким коридорам, пока не нашелпомещения, куда свет не проникал вовсе. И в одном из них, очень прохладном,полностью отрезанном от шумов джунглей, я лег спать.

Здесь водились крошечные скользкие твари. Прижимаясь лицом квлажному прохладному полу, я почувствовал, как они двигаются вокруг кончиковмоих пальцев. Я слышал, как они шуршат. И ощутил на лодыжке тяжелый шелковистыйгруз – змею. И не мог не улыбнуться.

Как бы тряслось и корчилось мое смертное тело. Но, с другойстороны, мои смертные глаза в это глубинное место никогда бы не заглянули.

Внезапно я задрожал и тихо заплакал, вспоминая о Гретхен. Язнал, что Клодия мне больше никогда не приснится.

– Чего ты от меня хотела? – прошептал я. – Тысерьезно считала, что я могу спасти свою душу? – Я увидел ее, как видел вбреду: в старой больнице Нового Орлеана, когда я взял ее за плечи. Или это былов старой гостинице? – Я же говорил тебе, что все сделаю заново. Говорил!

И тот момент кое-что спас. Спас темное проклятье Лестата, итеперь оно навеки останется в сохранности.

– Прощайте, мои милые, – повторил я.

И заснул.

Майами – ах, моя прекрасная южная метрополия, раскинувшаясяпод полированным карибским небом, что бы там ни говорили различные карты!Воздух здесь казался еще слаще, чем на островах, и нежно обвевал вечную толпуна Оушн-драйв.

Поспешно пройдя через отделанный в стиле арт-деко вестибюльотеля «Сентрал-Парк» в номера, которые я там снимал, я сорвал с себя изорваннуюв джунглях одежду и нырнул в собственный гардероб в поисках белой водолазки,куртки с поясом и брюк цвета хаки, а также пары гладких коричневых кожаныхботинок. Приятно было освободиться от одежды, купленной Похитителем Тел, неважно, хорошо она сидела или нет.