латинская Церковь делает акцент на развитии христианской доктрины, в то время как греческая – на ее преемственности, утверждая, что у Церкви и не было потребности осуществлять свою обучающую власть вне Вселенских соборов. То, что называют «магистерием», укладывается в эту разницу, ибо ничто не характеризует восточный опыт так, как крупные университетские центры Болоньи и Парижа. Если же мы зададимся целью найти образ, олицетворяющий римский католицизм, на ум приходит Средневековье. Его аналогом для восточного православия являются отцы Церкви.

Еще один аспект, в котором представления восточной Церкви о ее роли обучающей власти отличаются от западных, относится к средствам достижения ее догм. Как мы уже видели, Католическая Церковь считает, что заключительную оценку им дает папа римский; когда он объявляет именно эти решения, Святой Дух удерживает его от ошибок. В Восточной Церкви нет папы, и если нам требуется наглядный пример разницы между двумя церквями, то вот он. Так что Восточная Церковь убеждена, что истина открыта посредством «совести Церкви», где этим выражением именуется консенсус христиан в целом. Разумеется, над этим консенсусом требуется работать, для чего и предназначены церковные соборы. Когда епископы всей Церкви собираются на Вселенский собор, их коллективное суждение воздвигает истине Божией незыблемый памятник[242]. Было бы корректно сказать, что Святой Дух оберегает их решения от ошибок, но духу Восточной Церкви в большей мере соответствовало бы высказывание, что Святой Дух оберегает разум христиан как единое целое от впадения в ошибки, ибо решения епископов считаются не более чем фокусирующим мысли последнего.

И мы подходим к одному из особых ключевых моментов Восточной Церкви. Поскольку во многих отношениях она занимает среднее положение между римским католичеством и протестантизмом, ярко выраженные особенности выявить в ней труднее; но если бы нам предстояло выбрать две из них (как в наших заметках о римском католицизме), одной были бы необычные совместные представления о Церкви.

Общим для всех христиан является взгляд на Церковь как на мистическое тело Христа. И точно так же, как части тела соединены в общем благополучии или недуге, так взаимосвязаны и жизни христиан. Все христиане признают учение, согласно которому они «один для другого члены»; но если вопросы степени печально известны трудностью их определения, можно утверждать, что Восточная Церковь относится к этой мысли серьезнее, чем римское католичество или протестантизм. Каждый христианин стремится к своему спасению совместно с остальной Церковью, а не индивидуально, чтобы спасти отдельно взятую душу. В русской ветви православия об этом бытует высказывание: «Проклятым можно быть в одиночку, но спасенным – только вместе с другими». Православие заходит еще дальше. Оно принимает всерьез слова святого Павла о том, что вся вселенная «стенает и мучится» в ожидании искупления. Не только судьба отдельно взятого человека связана со всей Церковью: он отвечает за помощь в освящении целого мира природы и истории. Благополучие всего сущего в некоторой мере зависит от того, какой вклад вносит в это сущее каждый или что отнимает у него.

Несмотря на то, что самым важным следствием этого выраженного совместного чувства является только что упомянутое духовное – приглушение того «святого эгоизма», который ставит личное спасение превыше всего остального – та же концепция проявляется еще в двух весьма практичных отношениях. Одно из них уже отмечалось. Отождествляя обучающую власть Церкви с христианской совестью в целом – «совесть людей есть совесть Церкви», – православие придерживается мнения, что истина Святого Духа входит в этот мир, будучи рассеянной по умам христиан в целом. Каждый отдельно взятый христианин, как мирянин, так и представитель духовенства, – клетка «разума Христа», который действует посредством этих людей как сообщества.

Вторая сторона той же мысли относится к управлению. Если управление Римской Церкви откровенно иерархическое, то Восточная в большем количестве своих решений опирается на мирян. К примеру, прихожане чаще высказываются по вопросам выбора своих священников. Римская Церковь может возразить, что в этом случае происходит путаница обязанностей мирян и духовенства; однако сильное чувство общности Восточной Церкви побуждает ее верить, что божественные наставления, даже когда они ниспосланы ради решения сугубо практических вопросов управления Церковью, в большей мере рассеяны среди христиан, чем допускает Рим. У духовенства есть своя сфера, в которую нельзя вторгаться, – руководство таинствами, но за пределами этой сферы грань, отделяющая духовенство от мирян, тонка. Священникам не обязательно придерживаться целибата. Даже номинальный глава Восточной Церкви, патриарх Константинопольский, не более чем «первый среди равных», а миряне известны как «царственное священство».

В рассказе о религиях Азии указывалось, что именно там общность имела большее значение, а индивидуальность – меньшее, чем на Западе; индуизм задал тон своим слиянием с Абсолютом как главной целью. Если в целом это верно, это помогает объяснить, почему самая восточная ветвь христианства в первую очередь подчеркивала объединенный характер Церкви – как духовное равенство ее членов (по сравнению с католичеством), так и их сплоченность (по сравнению с протестантизмом)[243]. Возможно также, что, находясь на окраинах Европы, Православная Церковь приобрела менее выраженный современный западный характер, следовательно, осталась несколько ближе к раннему христианству. Однако рассматривать такую возможность подробно мы не станем, а перейдем ко второй отличительной особенности, которой, возможно, способствовало географическое положение, – к мистицизму Православной Церкви, перекликающемуся с мистицизмом Азии.

Подобно всем религиям, о которых мы говорили, христианство считает реальность состоящей из двух сфер – естественной и сверхъестественной. После смерти человеческая жизнь полностью переходит в сверхъестественную сферу. Но даже в этом мире от этой сферы она не изолирована. В том числе потому, что таинства, как мы уже видели, служат каналами, по которыми сверхъестественная благодать становится доступной людям в их нынешнем состоянии.

Этому учит в буквальном смысле все христианство. Различия проявляются, когда мы спрашиваем, в какой мере частью христианской программы действий должна стать причастность к сверхъестественной жизни во время пребывания здесь, на земле. Римское католичество придерживается мнения, что Троица пребывает в душе каждого христианина, но ее присутствие обычно не ощущается. Живя в молитве и покаянии, можно подготовиться к особому дару, с помощью которого Троица покажет свое присутствие, и ищущий возвысится до состояния мистического экстаза. Но поскольку люди не имеют права на такие состояния, эти состояния носят характер исключительно добровольных даров благодати, и Римская Церковь не призывает, но и не разубеждает добиваться их. Восточная Церковь активнее побуждает к мистической жизни. С древнейших времен, когда пустыни в окрестностях Антиохии и Александрии полнились отшельниками, ищущими просветления, мистические стремления занимали более видное место в жизни Восточной Церкви. Поскольку сверхъестественный мир пересекается с миром ощущений и пропитывает