же стоит признать, что и Дансени нередко создавал подобные, не связанные друг с другом рассказы-наброски, поэтому не стану судить ваше творение слишком строго и пока что оставлю его в покое… Что касается нового произведения, мои правки в основном затрагивают языковые украшательства и акценты эмоционального напряжения в определенных моментах рассказа. Изучите отредактированный текст – это будет намного поучительнее всех моих комментариев. Вам всего лишь нужно больше практиковаться, а впереди у вас еще много времени»98.

Пожалуй, стоит подробнее рассмотреть источники литературного влияния на рассказы «Как убили чудовище» и «Сокровищница зверя-чародея». Лавкрафт предполагал, что Барлоу подражает Дансени (несколькими годами ранее он давал Барлоу почитать некоторые книги ирландского автора), и хотя иронично примитивная мораль этих двух историй действительно напоминает «Книгу чудес» (1912) и другие ранние фантастические рассказы Дансени, не менее сильное воздействие могла оказать и проза Кларка Эштона Смита, которого Барлоу боготворил. Так или иначе, в собственном творчестве Барлоу, скорее, тяготел к чистой фантазии, а не к реалистичной сверхъестественности, типичной для поздних работ Лавкрафта.

В известном нам виде рассказ примерно на шестьдесят процентов был написан Лавкрафтом, хотя в результате мы все равно имеем довольно посредственную работу с предсказуемым и неправдоподобным наказанием для героя, который пытался украсть несметные сокровища «зверя-чародея». Отредактированная версия мини-рассказа «Как убили чудовище» (тоже не очень удачного) приблизительно на тридцать процентов принадлежит авторству Лавкрафта. В «Анналах джиннов» Барлоу встречается не так уж много правок Лавкрафта, а со многими эпизодами цикла он ознакомился уже и вовсе после их публикации. Правда, вскоре Говард начал помогать Барлоу с более серьезными произведениями, ведь из-под его пера стали выходить очень достойные работы. Барлоу сумел бы достичь больших литературных высот, реши он продолжить карьеру писателя.

Творчество Лавкрафта, как я уже отмечал, застопорилось: за 1932 год он написал всего один рассказ («Грезы в ведьмовском доме»), а за первую половину 1933 года – вообще ни одного (если не считать совместную работу над «Вратами Серебряного ключа»). У нас нет точной информации о том, какой доход приносили заказы новой клиентки Лавкрафта Хейзел Хилд и другие редакторские проекты. В середине февраля 1933 года Лавкрафт сообщал Дональду Уондри, что «у нас с тетушкой состоялся разговор о нашем отчаянном финансовом положении»99, в результате чего им пришлось поселиться вместе (он съехал с квартиры на Барнс-стрит, 10, а Энни покинула дом на Слейтер-авеню, 61). Выходит, им было не по карману отдавать за аренду даже самую скромную сумму (Говард платил десять долларов в неделю, Энни, скорее всего, примерно столько же), и это говорит о том, что оба жили практически в нищете: Энни жила на гроши, оставшиеся от наследства Уиппла Филлипса, а Лавкрафт – на остаток от денег по завещанию (после смерти Уиппла пять тысяч долларов получила его мать и две с половиной тысячи долларов достались ему), скудные выплаты за редактирование и еще более скудные гонорары за публикацию его собственных произведений.

Однако в этот раз удача оказалась на их стороне. Посмотрев несколько квартир в восточной части Провиденса и в районе Колледж-Хилл, Лавкрафт и Энни нашли чудесный дом на Колледж-стрит, 66, на самой вершине холма, прямо за Библиотекой Джона Хэя и в окружении общежитий Брауновского университета. Дом как раз принадлежал университету, в аренду сдавались две большие квартиры, по одной на каждом этаже. Квартира наверху – пять комнат и две чердачные кладовые – внезапно освободилась, и Лавкрафт с Энни поспешили ухватиться за эту возможность, как только узнали стоимость: всего десять долларов в неделю, то есть примерно в два раза дешевле, чем если бы они продолжали жить раздельно. С точки зрения Лавкрафта, главное преимущество заключалось в том, что дом был построен в колониальном стиле. Он считал, что здание возвели приблизительно в 1800 году и оно действительно относится к колониальной или постколониальной эпохе, однако современные исследователи называют другой год его постройки – около 1825 года. Лавкрафт собирался занять две комнаты (спальню и кабинет), а также сложить вещи в одной из кладовок на чердаке. Квартира освободилась первого мая, Лавкрафт въехал пятнадцатого числа, а Энни – две недели спустя. Говард не мог поверить собственному счастью и надеялся, что ему удастся прожить здесь как можно дольше. Так вышло, что именно в этой квартире он провел последние четыре года жизни.

Глава 22. Моим Собственным Почерком (1933–1935)

«Это деревянное здание квадратной формы построено в начале 1800-х… Прекрасный дверной проем в колониальном стиле будто сошел с моего экслибриса, правда он относится к чуть более позднему периоду – вместо веерообразного окна здесь боковые фрамуги и веерная резьба. За домом живописный сад, похожий на деревенский, расположен он выше, чем передняя часть дома. В нашей квартире наверху пять комнат, ванная и кухонный уголок на основном (втором) этаже, а также две чердачные кладовые – одна из них такая симпатичная, что я готов устроить себе там еще одно логово! Я занял просторный кабинет и небольшую примыкающую к нему спальню, эти комнаты расположены на южной стороне, а мой письменный стол стоит у окна, выходящего на запад, откуда открывается великолепный вид на нижнюю часть раскинувшегося города с его крышами и таинственными пылающими закатами. Внутри все выглядит так же чудесно, как и снаружи: колониальные камины с полками, подпертые узкими шкафчиками, изогнутая георгианская лестница, широкие половицы, старинные щеколды, окна с мелкой расстекловкой, шестипанельные двери, заднее крыло с дверью на пониженном уровне (тремя ступеньками ниже), старомодные чердачные лестницы и т. д. – прямо как в домах-музеях, которыми я всю жизнь восхищался, а вот теперь и сам живу в таком. Есть в этом что-то волшебное и нереальное… Иногда возникает ощущение, что вот-вот из-за угла появится сторож и вышвырнет меня на улицу, потому что в пять часов музей закрывается!»1

Подобный отрывок можно найти почти во всех письмах Лавкрафта того периода. За семь лет жизни на Барнс-стрит, 10, он успел привыкнуть к той квартире, и переезд стал вынужденной мерой в связи с нехваткой денег – и вдруг такая удача! Лавкрафт стал жить в колониальном доме, о котором всегда мечтал. Даже его родной дом на Энджелл-стрит, 454, не относился к колониальной эпохе, хотя в любом случае занимал особое место в сердце Лавкрафта. В одном из писем приводится схема расположения комнат в новом доме2 (см. схему 3 на вкладке).

Лавкрафт и Энни разделили пространство квартиры примерно пополам, оба пользовались кухней и