мой! Обронила в угаре… Спасибо!» Рэйчел видела ее прежде, участвующей в той оргии, куда вплелся и Сэгам.

– А яд? – спросила Рэйч. – Как насчет яда? Если это ты отравил Чепменов, значит, у тебя был с собой яд. Как ты раздобыл его? Ведь, по слухам, в пивные бокалы Чепменам добавили достаточно редкое и весьма эффективное средство?

– Припоминаю… Этот яд подарил мне некий весьма уродливый соотечественник. Я с ним познакомился в одном баре в Сохо. Случилось это, кажется, накануне ужина в Тейт. Я зашел пропустить стаканчик, этот американец заговорил со мной. Слово за слово… Такому парню бы только в триллерах играть – в жизни не видел столь отвратительной рожи! Впрочем, кажется, он богат, уверен в себе, вальяжен. Он подарил мне коробочку из черного стекла – антрацитовый кубик, такое гладкое стекло, очень приятное на ощупь… Сказал, что это сильный и быстродействующий яд. И посоветовал обязательно отравить кого-нибудь, пусть даже и самого себя… Уж больно скорое да ладное вещество – жалко, мол, такой славной отраве пропадать без дела… Себя я травить не стал, куда мне без Сэгама…

Их обогнала новая стайка быстроногих девчат: одна из них влекла над собой большой белый флаг с изображением коралловой ветви. Все они бежали в сторону рощи, где виднелось белоснежное здание строгой, но порнографической формы.

Ждали эльфы Смауга и дождались. Ветер всколыхнул верхушки деревьев, небо забубнило, загундосило, затараторило и затарахтело – только это были не гигантские перепончатые крылья, а вращающиеся лопасти. Смауг оказался вертолетом, чрезвычайно ярким и пестрым, – по всему корпусу вертолет разрисован драконьей рожей – вот, мол, вам Смауг!

Вертолет наворачивал круги над лагерем эльфов, поливая всех внизу огнем. Эльфийский лагерь расстреляли с воздуха, причем расстреляли аккуратно, метко и профессионально. Затем Смауг приземлился на лысой скальной вершине и выпустил из себя группу ангелов, одетых во все черное. Руки ангелов отягощало огнестрельное автоматическое оружие самых современных конструкций, и они спустились в лесной лагерь, чтобы добить раненых и тех эльфов, что пытались скрыться в денежных пещерах. Все произошло быстро и четко.

Как правильно предположила Яна, оставили в живых только Гэндальфа, он же Горлум.

Серый шатер мага не подвергся обстрелу. Когда вооруженные ангелы зашли в шатер, Гэндальф читал рукописную книгу. Он молча поднял на вошедших свои водянистые глаза.

Пока Яна и Цыганский Царь обследовали расстрелянный лагерь, Смауг все еще оставался на вершине. Стоило им покинуть шатер мага (где они никого и ничего не нашли, не считая фотографии счастливого отца с двойней на руках), как их ослепил свет прожектора, они узрели нацеленные на них смертоносные отверстия высокотехнологичных инструментов умерщвления плоти, и сразу же чьи-то ловкие и сильные руки опрокинули их на землю, а к их ртам и ноздрям притиснули влажные ткани, насквозь пропитанные такими химическими соединениями, которые быстро переносят человека в состояние временного отсутствия. Они не видели и не ощущали, как Смауг поглотил их, – их бессознательные тела просто бросили во чрево вертолета. Они не видели и не ощущали, как пестрый дракон поднялся в ночное небо, описал прощальный полукруг над мрачными горами и унесся в сторону моря.

Не совсем приятный финал вышел у этой главы, которая начиналась в тонах трагической эйфории. Врубить бы под конец музыку прямо в тексте, да не доросли пока технологии. А может, и доросли, но не наша забота – мы-то пишем от руки, в зеленых и желтых блокнотах. Поэтому наши технологии прогрессивнее, чем тот клаустрофобический бредок, что нынче называется прогрессом. Поэтому мы, конечно, можем врубить музыку в тексте, стоит лишь захотеть. А какую музыку врубить? Многие музыканты использовали в своих произведениях звуки вертолетов, бессрочный чемпион в этом деле, надо полагать, – группа Pink Floyd.

Вертолеты активно применялись уже во время Второй мировой войны, нынче их военное значение лишь возросло, да и в мирном небе они обильно стрекочут и тарахтят над городами и дикими краями, и все же звук вертолета, вплетенный в музыку, ассоциируется прежде всего с американской военной кампанией во Вьетнаме, с фильмом Копполы Apocalypse Now, с антивоенными выступлениями на Западе, с хиппи, ЛСД и напалмом. Короче, это Pink Floyd.

Нам неизвестны имена конструкторов, разработавших такую великолепную машину, как вертолет. Говорят, изначальная идея принадлежит Леонардо да Винчи – что ж, похоже на правду, здесь чувствуется гениальный и внимательный взор, соединивший тело стрекозы с летательной конструкцией, заимствованной у древесного семени. Вертолет – это технический гибрид, пересечение мира насекомых с миром растений, а пересечения такого рода обычно сопровождаются головокружительным эффектом.

Поэтому не приходится удивляться, что «вертолетиками», по воле русского сленга, называются также состояния головокружения, возникающие после интоксикаций.

Глава тридцать восьмая

Припадки Сэгама и однокрылый ангел

Присвоив всю приветливость небес,

Я облачился в ризы униженья,

Чтоб верность вырвать из людских сердец…

Уильям Шекспир. «Генрих IV»

В знойном осеннем Средиземноморье, на раскаленных солнцем островах или на борту «Белой совы», вблизи руин или современных строений, среди открытого ослепительного моря или на каменистых склонах, где башни строили ветхие цари, охваченные ужасом и славой, в тени кривых ветвей, под лиственными крышами, почти полностью отказавшись от одежд и надежд, почти совсем забыв о беспокойстве, почти смирившись с жестокой безграничностью любого наслаждения и с обреченностью любого поиска, почти развеселившись до глубины души, раздраженная оргиями Рэйчел иногда скучала по родной Англии, и губы ее шептали белые шекспировские слова:

…that pale, that white-faced shore,

Whose foot spurns back the ocean’s roaring tides.

Здесь, в мире загорелых людей, бледнолицыми оставались лишь камни, выбеленные солнцем. Но, подобно родному английскому берегу, белолицему и белоскальному, который, по словам Шекспира, «ногой отталкивает прочь бушующие волны океана», также и Рэйчел последовательно отталкивала все поползновения загорелых и жадных нимф и вакхов, стремящихся вовлечь ее в свои телесные игры. Она соблюдала физическую верность своему американскому любовнику, как если бы раскованный и рискованный социопат Морис стал воплощением ее собственного индивидуализма, ее комплекса противоречия, ее нежной чопорности, ее бессмысленного труда.

Ее ностальгия, устремленная на Север, неожиданно и возбуждающе (с точки зрения Рэйч) перекликалась с нордическими фантазиями Зои Синельниковой, этой стройной белокурой бестии, родившейся среди донских степей и влюбленной в мертвого калифорнийского негритенка. Видимо, Зоя была носителем варяжского генома, во всяком случае, проплывая мимо греческих жреческих островов, она часами рассказывала об иных островах, рассыпанных в вечно холодном море, – об островах,