тот день, когда «Белая сова» первый и последний раз бросила якорь у изрезанных берегов Острова Любви, случилась одна весьма спонтанная, но удачная оргия, в которой Сэгам принял участие. После окончания оргии он сказал Рэйчел:

– Оргии чем-то напоминают ранние скульптуры покойных Чепменов: все эти девочки, сросшиеся в единое тело, усеянное гениталиями, как весенний миндаль – цветами. Наверное, Чепменам понравилось бы здесь. Жаль, что им уже сюда не добраться. А может, и не жаль. Кстати, я тут заглянул в один из ваших блокнотов – кажется, в зеленый, с изображением китайского сада на переплете. Наткнулся на детективный фрагмент, посвященный гибели художников-близнецов на ужине в Тейт. Столько суеты, подозрений!.. Должен сказать тебе, Рэйч: все же это я отравил их. Впоследствии это как-то вылетело у меня из головы, а сейчас, после оргии, вдруг припомнилось. Не соображу, зачем я это сделал. То ли я задумывал это как подарок для тебя, ты ведь их ненавидела и все такое… Наивный дар, честно говоря, но ты ведь так прекрасна, ты – талантливый автор, и секс с тобой доставляет мне столь могущественное наслаждение, что я решил – почему бы не преподнести тебе этот наивный, простодушный, зато пропитанный любовью дар? Кажется, подарок тебе понравился…

Рэйчел в это время рассматривала красный платок. Это был квадратный платок из тонкого шелка, и она совершенно не знала, кому он принадлежит и почему она сжимает его в своей руке.

При этом Рэйчел и Морис были наги, как Адам с Евой в райском саду, и они медленно шли вдоль полосы прибоя, оставляя кратковременные следы на гладком песке. Солнце исчезало – это заканчивался день под названием «23 сентября 2013 года» – день их прибытия на Остров Любви. Рэйчел развернула платок и присмотрелась к нему. Оказалось, что он не просто красный, но усеян изображениями: платок нес на себе план-карту некоего дворца или монастыря, что несколько напоминало по форме тибетскую мандалу, однако не возникало уверенности, что данное изделие шелкового промысла представляет собой привет с Востока: на квадратных башнях замка-дворца стояли чрезвычайно высокие, длинные, вытянутые в струну ангелы – их рост превышал высоту башен, у них были золотые курчавые волосы, чья структура несколько напоминала золотой мозг, а черты их лиц и форма ладоней заставляли вспомнить о готике. В центре дворца-монастыря располагался квадратный двор, а в центре квадратного двора – квадратный бассейн с гранатовой водой: вода в бассейне ребрилась, рдела и отчасти волновалась, как если бы во дворце дул сильный ветер, а из одинаковых красных волн выглядывали удивленные золотые рыбы.

В центре бассейна теплился искусственный остров с гротом – на зернистом полу грота лежало овальное девичье зеркальце, словно бы потерянное второпях убежавшей царевной, – царевна ускакала с этого платка, с этого плато, убежала от мельхиоровых плат, от платиновых волос, от платяных шкафов, от платьев, расшитых алым бисером, от платформ, что громоздятся среди нефтяных океанов. Царевна убежала, но ее отражение осталось. Словно бы плененное амальгамой, робко проступало в овале зеркальца: закрытые глаза, нежные ноздри, улыбающиеся губы… Но необходимо упомянуть и о рефлексах света (закатного света), что создавались изгибами и складками шелковой ткани: эти рефлексы, эти свечения, эти блики и отблески непредсказуемых складок зажигались словно бы внутри изображения, что создавало охапки иллюзий: казалось, пламя костров и каминов отражается и пляшет в самоцветах, которыми украшено зеркальце.

Казалось, кто-то ходит с горящими факелами по залам дворца, перемещаясь от одного кровавого оконца к другому, высвечивая внутри фрагменты винных гобеленов, где невинные лани предавались последнему греху вкупе с рубиновыми охотниками.

Сквозь микроскопические свирепые лица этих охотников, обитающих в красной обители, Рэйчел могла рассмотреть свои собственные пальцы, если разглядывала ткань на просвет, но платок тогда превращался во флаг на ветру, шелковый квадрат словно бы пытался вырваться из цепких пальцев девушки, повинуясь соленому воздушному потоку, что морщил реальное море и одновременно наводил рябь на кровавую воду квадратного бассейна. Весь монастырь (или то был дворец) мог вздуться пузырем, надвигаясь на вас целиком своими башнями, вратами, ангелами, охотниками, окровавленными ланями… Но в следующее мгновение монастырь вдруг выворачивался наизнанку, он демонстрировал вам внезапно свою более бледную сторону, свою розоватую спину, но тут же он свивал свои башни и дворы в подобие жгута – чего только ни творил с этой обителью ветер! Или это все же был дворец?

  Всем хорош дворец

  Да с лица пиздец

  А внутри яйцо —

  Жемчуговое лицо…

  Цо-цо-цо

  Це-це-це

  Прилетела муха

  по имени Це-Це

  Эта муха – чудо слуха

  Слышит, слышит за версту

  Восседает на мосту

  На лице у короля

  Расположена земля.

Король обрушился, вероятно, на лице его лежит земля, и никакой шелковый самодержец, никакой шелкопряд не помешал Рэйчел рассмотреть спиралевидного дракона, что свернулся у врат дворца (или это монастырь?). Тело дракона придавало изображению отдаленное сходство со схемой пожарного ящика, где находится свернутый рулоном пожарный шланг. Тело дракона оставалось за пределами готической мандалы, он скрутился в ракушку у врат, словно бы охраняя замок высокорослых ангелов от неведомых и невидимых врагов, но его крокодилья голова на чешуйчатой шее проникла внутрь замка, она пронзила собою врата, и она улыбалась, эта голова, выказывая обоюдоострые клычки в уголках пасти, а янтарные глаза ящера, прикрытые лягушачьей пленкой, обогащенные сонным вниманием хладнокровного, – эти глаза, должно быть, неприметно изучали все выступы, все тайные дверцы, все оборонные сооружения монастырского замка. Вокруг продолговатой головы ихтиозавра почтительно расступались рубиновые охотники, держащие на плечах окровавленных ланей, чьи теплые тела они доставили во дворец, должно быть, в качестве дани (нет лучше дани, чем живые лани), при том что лани, хоть и обрызганные кровью, оставались всецело живыми – приподняв свои чувствительные шеи, лани всматривались в глаза дракона с той нервной и оцепеневшей предусмотрительностью, которая охватывает придворных в час прибытия монарха.

Голова дракона тянулась к Овальному Зеркальцу – он, видимо, замыслил сожрать Отражение – отражение убежавшей царевны. Должно быть, этот дракон питался отражениями, он находил их более сытными, чем тела, он обожал их вкус, а минеральные элементы, содержащиеся в сожранных отражениях, придавали шелковую силу его чешуйчатой плоти.

Рэйчел не успела разглядеть все детали многофигурного изображения, отпечатанного на шелке, – смуглая девичья рука вдруг выдернула платок из ее пальцев – стройная незнакомая девушка обогнала их и пробежала мимо, весело крикнув через плечо: «Это