там большое дело, там жизнь моя; ведь я ни к чему больше не стремлюсь, как только дела делать. Что же я сделаю, если меня, как собаку, будут гонять с одного места на другое…

Феофан воспользовался моментом и быстро-быстро куда-то скрылся.

Мы остались с Григорием вдвоем».

Здесь Труфанов намеренно опускает важную деталь: он не просто жаловался на претерпеваемые им гонения, но и обратился к собеседнику за помощью, о чем сам проговорился в более раннем тексте: «Когда епископ Феофан, мой духовный отец, отказался за меня ходатайствовать перед царем, я попросил Гришу. Он охотно согласился».

Мотив согласия чувствуется и в сохраненной Труфановым следующей реплике собеседника:

«Григорий продолжал:

— Хорошо, хорошо, голубчик! Ты будешь в Царицыне…

— Когда? Быть может, лет через десять, когда мое святое дело там порастет бурьяном и колюкой?

— Нет, нет; ты будешь скоро, дня через три поедешь отсюда, но не в Минск, а к себе, домой.

— Как так? Мне обер-прокурор сказал, что возврата к прежнему нет, так как государь уже два раза, по докладу Столыпина, подписался об удалении меня из Царицына.

— Два раза, два раза?! Это для них много, а для меня ничто. Будешь в Царицыне, понимаешь? Ну, не беспокойся напрасно и помни Григория. Потом вот еще что знай: нельзя теперь так царей и правительство изобличать, как это делал, к примеру сказать, Филипп Московский; теперь, дружок, времена не те».

Пораженный и уверенностью, с которой говорил необыкновенный собеседник, и прозорливостью его заключительных слов, сказанных прямо в ответ на последнюю царицынскую проповедь, о. Илиодор тут же уверовал в свое спасение и с этой минуты стал одним из самых преданных почитателей Распутина.

«Если бы в это время кто хотя бы нарочно намекнул мне поклониться Григорию в ноги и поцеловать их, то я бы, не задумываясь, сделал это, так как чувствовал, что он возвращает меня к жизни, оказывая благодеяние лично мне, делу святому, над которым я трудился в Царицыне».

Приближалась пасхальная служба. О. Илиодор исповедовался у еп. Феофана, покаявшись, между прочим, «в грехе своего упорства и неблагоговейного отношения к Св. Синоду». Ночью им предстояло служить вместе в академическом храме.

Сюда же явился новоиспеченный благодетель, в сопровождении неких придворных, которых он «привез посмотреть, как служит Феофан». Во время заутрени Григорий похристосовался с о. Илиодором в алтаре и предупредил, что завтра придет письмо из Царского Села.

Об этом посещении биограф по цензурным соображениям пишет глухо: «Господь помог о. Илиодору лично донести правду до Царя. Голос царицынского народа был услышан, и в 11 часов ночи под первый день Пасхи он уже имел разрешение вернуться в Царицын». Пасхальная радость смешалась с личной, усилив ее во сто крат. О. Илиодор воистину совосставал днесь воскресшему Христу.

На правах лица, вхожего к «царям», Григорий инструктировал своего неопытного друга: «Когда будешь представляться царице, то ты ей и Вырубовой скажи проповедь, чтоб они не убегали от заутрени, а стояли и обедни. Только ты не строго говори и не громко, а то они испугаются».

Но напрасно о. Илиодор в ту ночь почитал себя спасенным. Из дневника Николая II видно, что лишь на следующий день, в Светлое Христово Воскресенье, Григорий «неожиданно приехал» в царский дворец. Вероятно, тогда-то и замолвил словечко за нового друга.

В Светлый понедельник начались переговоры между о. Илиодором и придворными сферами. При этом он познакомился с двумя столпами распутинского кружка — О. В. Лохтиной и А. А. Вырубовой.

Лохтина, в чьем доме гостил тогда Григорий, явилась к о. Илиодору по поручению «старца». Новые знакомые, будучи оба духовными чадами еп. Феофана, прониклись друг к другу взаимной симпатией. Странная дама показалась иеромонаху «глубоко верующей женщиной», а он ей «очень понравился своей послушливостью. Отец Григорий приказал ему сказать проповедь на какую-то тему, и тот беспрекословно исполнил». Пожалуй, Лохтина была первым человеком, обнаружившим в о. Илиодоре «послушливость»! Так или иначе, в те дни началась их духовная связь, выдержавшая много испытаний.

Совершенно иное впечатление оставило знакомство со второй дамой. «Вырубову я почитал красивым куском мяса, но почувствовал, что в этом куске сидит здоровый человек себе на уме».

В Светлый понедельник Вырубова по телефону сообщила о. Илиодору, что он «будет в Царицыне», и одновременно письмом, переданным через Лохтину, оповестила о назначении неофициальной аудиенции в ее царскосельском доме на 9 часов вечера следующего дня.

Беседа с Императрицей растянулась на 50 минут. Собственно, это был монолог Александры Федоровны, «нотация». Растерявшийся о. Илиодор молча слушал. Императрица настаивала, чтобы он прекратил нападки на министров и губернаторов, причем была помянута и «татарская шапка» гр. Татищева, а в завершение беседы предложила иеромонаху дать расписку, что он не будет «трогать» правительство.

Он недолюбливал такие обязательства («подписку я считаю та же клятва»), но выбирать не приходилось: «Что я мог сделать? Я бы подписал все, что позволило бы мне остаться в Царицыне и продолжить работу среди моих людей. Я не видел возможности избежать этого, но, подписывая обещание, я молился, чтобы Небеса свидетельствовали, что это противоречит моей совести и что я никогда не смогу выполнить свое обещание».

Сведения об аудиенции просочились в газеты в искаженном виде — предполагали, что иеромонах пробился к самому Государю и получил помилование. Да и сам священник потом якобы говорил пастве, что лично видел Государя и Государыню.

Судя по воспоминаниям С. М. Труфанова, остальную часть времени, проведенного в столице, он провел вместе с Григорием. Они съездили к гробнице о. Иоанна Кронштадтского, посетили гр. С. С. Игнатьеву, некоего присяжного поверенного С. и начальника переселенческого управления Глинку. Все это излагается с сомнительными фривольными подробностями. Одно несомненно — что два друга теперь были не разлей вода.

Григорий сразу полюбил «Илиодорушку»: «Я жил с ним дружно и делился с ним своими впечатлениями». Чувство было взаимно. «Илиодор относился, как я думала, к Григорию Ефимовичу сердечно, тепло и даже заискивал перед ним», — показывала А. Н. Лаптинская.

Э. С. Радзинский высказал предположение, что причиной столь крепкой дружбы было хлыстовство обоих ее участников. Но о. Илиодор, в отличие от Григория, не был даже заподозрен в склонности к этому учению. Причина заключалась в другом: во-первых, «старец» его спас и утешил в самую темную минуту, а во-вторых, этот союз прекрасно укладывался в концепцию о. Илиодора о том, что Россию спасут монахи и крестьяне.

Григорий сообщил о. Илиодору, что ходатайствовал за него перед Государем, причем будто бы состоялся следующий диалог. Государь сказал, что не может отменить свой же приказ. Григорий же возразил: «Когда ты бросил Илиодора на съедение собакам, ты подписал свое имя слева направо. Теперь нужно подписать его справа налево». Тогда Государь согласился, прибавив, что