это в последний раз: «Илиодор должен это знать и не должен нападать на мое правительство и моих министров».

Оставалось ждать официального решения, которое должно было последовать при ближайшем всеподданнейшем докладе обер-прокурора, то есть 3.IV.

Но еще ранее о. Илиодор известил своих приверженцев, «что Бог и Царь молитвы услышали», и попросил выслать на дорогу до Царицына денег, которых у монаха-нестяжателя никогда не водилось. На подворье мигом собрали 100 руб. и отправили их телеграфным переводом.

До отъезда о. Илиодор попытался вновь встретиться с обер-прокурором, чтобы объяснить ему недоразумение с отпуском. После двух безуспешных попыток застать Лукьянова дома иеромонах позвонил ему по телефону и попросил о встрече. Собеседник согласился, поставив условие, чтобы после беседы о. Илиодор немедленно ехал в Минск. Тот молча повесил трубку, уже предвкушая свою победу.

Вечером 1.IV о. Илиодор сел на поезд до Саратова. Григорий, конечно, пришел проводить нового приятеля, причем говорил ему: «Дело все сделано; тебя никто из Царицына не возьмет. Езжай, утешай своих детей. Помни Григория. Правительство не ругай, а жидов и люцинеров…».

О. Илиодор уехал в «слезах благодарности Григорию Ефимовичу», который казался ему в ту минуту «похожим на ангела» или даже «правой рукой» Спасителя.

Через два дня Лукьянов привез Государю доклад по поводу 17 телеграфных ходатайств об о. Илиодоре, одно из которых принадлежало самому иеромонаху, а остальные его пастве. Доклад содержал также его биографию и сводку последних распоряжений на его счет. Лукьянов рекомендовал следующее решение: ходатайства отклонить, о. Илиодору указать на необходимость подчинения.

По-видимому, Высочайшая резолюция последовала лишь вечером, поскольку Лукьянов передал ее митр. Антонию только на следующий день.

Тем вечером во дворец явились два защитника и наставника о. Илиодора. «В 6 час. приехали Феофан и Григорий, — записал Государь в дневнике. — Посидели вместе около часа».

И вот в этот самый момент, наконец, последовало Высочайшее решение по илиодоровскому делу. «Жалея духовных детей иеромонаха Илиодора, разрешаю ему возвратиться в Царицын на испытание и в последний раз», — написал Государь на докладе обер-прокурора.

Григорий долго обещал о. Илиодору помилование, но совершилось оно лишь после визита преосв. Феофана, который, сжалившись над своим чадом, все-таки воспользовался «лазейкой».

Деликатная натура преосвященного не позволила бы ему указывать на свои заслуги. Поэтому о. Илиодор так навсегда и остался в убеждении, что спасен исключительно руками Распутина, будучи брошен в беде духовным отцом. Отсюда его очевидное охлаждение к духовнику и предпочтение нового заступника вкупе с преувеличением влияния последнего.

Приписывая заслугу своего спасения исключительно Распутину, о. Илиодор забывал о роли прочих ходатаев — Александры Федоровны и видных столичных монархистов, а также о тех народных телеграммах, без которых не было бы лукьяновского доклада, а значит и Высочайшей резолюции.

Большую роль сыграло то обстоятельство, что главный гонитель о. Илиодора как раз оказался выведенным из строя. С конца февраля Столыпин был тяжело болен, а в марте против него разразилась грандиозная интрига, заставившая его поднять вопрос об отставке (так называемый «министерский кризис»). Затем пришлось уехать в отпуск для поправления здоровья. Удивительно, что кризисы гонителя и гонимого хронологически совпадали и в 1909, и в 1911 гг.

«Братский листок» объявил о царском решении так: «Государь Император в 3-й день апреля сего 1909 года Всемилостивейше разрешил иеромонаху Илиодору возвратиться в г. Царицын для продолжения миссионерско-пастырской деятельности». Но подлинная формулировка царской резолюции звучала для о. Илиодора вовсе не лестно. В сущности, милость была оказана не ему, а его прихожанам. Сам же он представал безответственным человеком, подлежащим проверке неким «испытанием».

«Этот царский приказ отдает меня на милость министров, — жаловался о. Илиодор Григорию. — Они поймут эту возможность и сожрут меня живьем». На что последовал мудрый ответ: «Не бойся. Они не сожрут тебя, нужно было бросить им кость, чтобы заставить их замолчать. Пожалей царя. Думаешь, ему легко ссориться с министрами?».

Враги продолжают преследования

Дальнейшие события развивались точно по пословице «Милует царь, да не милует псарь».

Будучи извещен о Высочайшей милости 4.IV, еп. Гермоген только через четыре дня спохватился, что формально о. Илиодор до сих пор под запретом, и телеграфировал митр. Антонию: «Разрешить теперь иеромонаху Илиодору священнослужение и принять Саратовскую епархию или обождать указа Синода, как благоволите?». Кажется, автору телеграммы этот вопрос казался простой формальностью. Но последовал зловещий ответ: «Ждите указа Синода».

Дело в том, что об этом вопросе Высочайшая резолюция умалчивала, и тут-то враги могли отыграться на бедном иеромонахе.

Рассмотрев 7.IV сообщение о резолюции, Синод поначалу составил такое определение: «Выслушав вышеизложенное и разрешив иеромонаха Илиодора от наложенного на него запрещения в священнослужении, Св. Синод определяет: 1) поручить преосвященному Саратовскому объявить иеромонаху Илиодору об изъясненной Всемилостивейшей воле Его Императорского Величества, оставив названного иеромонаха в распоряжении его, преосвященного Саратовского» и т. д. Но затем преамбула исчезла. О. Илиодор получал право вернуться в Саратовскую епархию, но оставался под бессрочным запретом «впредь до усмотрения».

Поводом для этого решения послужила старая телеграмма преосв. Гермогена от 25.III, которую он успел отправить за недолгие часы своего противостояния с о. Илиодором. Телеграмма сообщала о грубом противлении иеромонаха, его хуле на Синод, о запечатании подворского храма и т. д. То обстоятельство, что за минувшие две недели положение изменилось, иерархов не беспокоило. Они сделали еп. Гермогену запрос о следующем:

«1) в чем выразилось грубое противление иером. Илиодора, 2) в чем состояло допущенное им же похуление Св. Синода, 3) чем именно вызвано было распоряжение преосвященного о закрытии церкви монастырского подворья и 4) справедливы ли газетные сообщения о том, что иеромонах Илиодор, будучи уже под запрещением, в последнее свое возвращение в Царицын, совершал самочинно богослужения».

Не успокоились и враги о. Илиодора из числа мирян.

Недаром бедный священник почувствовал недоброе в выражении «на испытание и в последний раз». Передавая 4.IV царскую резолюцию саратовскому губернатору, Курлов просил наблюдать за дальнейшим поведением о. Илиодора.

Но гр. Татищеву было не до слежки. Потрясенный тем, что Государь принял сторону врага, губернатор на следующий день подал в отставку «по домашним обстоятельствам». Это было точное исполнение зимнего договора с председателем Совета министров — гр. Татищев сохраняет свой пост лишь под условием ухода о. Илиодора.

Если верить Сергею Труфанову, то губернатор даже высказал свое раздражение непосредственно Государю, посредством письма, в котором якобы указал, что царь поставил монаха выше своего былого товарища по гвардейской службе.

Теперь Столыпин снова «рвал и метал», но находился слишком далеко от Государя — в Ливадии. Пришлось обратиться к посредничеству своего временного заместителя Коковцова. В телеграмме к нему (7.IV) Столыпин сохранял обычную корректность. Ни словом не обмолвившись о собственном афронте, он лишь предложил решение, чтобы сгладить остроту дела. Напоминая, что о. Илиодор предлагал выпороть губернатора и министров на