царской конюшне, Столыпин продолжал:

«Я зимой удержал Татищева на службе лишь под условием перевода Илиодора, громко поносящего Татищева — верного слугу Государя. Теперь власть губернатора окончательно подорвана, и Татищев — лучший из губернаторов — должен уйти. Все это, конечно, не было доложено Государю. Буду очень вам благодарен, если вы испросите Всемилостивейшее разрешение Его Величества объявить Илиодору, через Преосвященного Гермогена, одновременно с Высочайшей резолюцией о разрешении оставаться в Царицыне, и неудовольствие по поводу возвращения его политике [так в тексте] нападок на администрацию. Хотя этим я не рассчитываю удержать Татищева на службе, но администрация окажется в меньшей степени дискредитированной».

Прочитав эту телеграмму, Государь ответил Коковцову (10.IV), что 1) о. Илиодор оставлен только по просьбам его паствы и в уверенности, что впредь он будет вести себя прилично, 2) выходки священника и монаха против представителей власти недопустимы, 3) ввиду заслуг и достоинств гр. Татищева его отставка не принята. Иными словами, что милость о. Илиодору не есть порицание гр. Татищева.

Таким образом, Высочайшая резолюция потребовала авторизованного комментария, который в тот же день был разослан руководителям обоих ведомств, то есть Лукьянову и Крыжановскому.

Гр. Татищев остался на своем посту. На прошении об отставке появилась пометка синим карандашом: «Пр. оставить без движения до указаний [нрзб]».

Столыпин, дождавшись от Государя той формулы, которая соответствовала его видам, телеграфировал гр. Татищеву 11.IV: «Ввиду выраженного Его Величеством неодобрения непозволительному поведению иеромонаха Илиодора по отношению к администрации, благоволите о дальнейшей деятельности его, по возвращении Царицын, периодически меня уведомлять».

Приблизительно такое же распоряжение Синод в тот же день послал еп. Гермогену, предписывая, кроме того, «принять все зависящие от него меры к тому, чтобы иеромонах Илиодор отнюдь не дозволял себе оскорбительных отзывов и выходок в отношении представителей власти и деятельности правительственных учреждений».

В один и тот же день 11.IV Синод послал еп. Гермогену два указа — один о Высочайшей милости, второй о Высочайшем неудовольствии.

С исключительной бюрократической ловкостью Столыпин дотянулся до Царского Села из Ливадии, превратив помилование в выражение неудовольствия.

О. Илиодор в Саратове (3–28.IV)

О. Илиодор прибыл в Саратов 3.IV и поселился, как всегда, в архиерейских покоях. Сюда сначала пришла телеграмма от Вырубовой: «Дело идет», а затем другая от митр. Антония: «Его Величество Государь Император Всемилостивейше разрешил иеромонаху Илиодору возвратиться в г. Царицын».

Священник решил дождаться открытия навигации и ехать с первым пароходом. Покамест, успокоившись за свою участь, начал выходить в город, делать визиты, а в крестовой церкви ежедневно служил молебны. Но ни на каких собраниях не выступал.

Тем временем приверженцы готовили ему встречу с хоругвями и иконами, наводили порядок в монастыре, белили здание. В Саратов нарочно командировали то ли двух человек для сопровождения о. Илиодора, то ли одного для переговоров. Выяснили даже дату — 13.IV. Но тут прибыли синодальные указы, и о. Илиодор застрял в Саратове.

Настроение, царившее на подворье в эти дни томительного ожидания, отразилось в письме Н. Попова, который от лица всей паствы о. Илиодора слезно просил еп. Гермогена вернуть им «дорогого Батюшку».

Разрешение священнослужения

Получив запрос от Синода, преосв. Гермоген заставил о. Илиодора письменно засвидетельствовать свое раскаяние.

Священник сел и написал (15.IV) документ со следующей шапкой:

«Его Преосвященству, Преосвященнейшему Гермогену, Епископу Саратовскому и Царицынскому

иеромонаха Илиодора

раскаяние».

В этой бумаге, объяснив, наконец, недоразумение с мартовским отпуском, он изложил мотивы своего дальнейшего неподчинения. Затем следовали необычные в устах о. Илиодора и, вероятно, продиктованные владыкой смиренные слова:

«В грехе своего упорства и неблагоговейного отношения к Св. Синоду я уже покаялся Господу Богу пред духовным отцом. Мир души моей говорит мне, что Господь простил мне мой грех. Теперь каюсь пред Вами, Ваше Преосвященство, и прошу Вас, Милостивый Владыко, простить меня за все. Вместе с сим усердно молю Вас повергнуть к стопам святителей членов Св. Синода чувства моего искреннего и глубокого раскаяния и чрез Вас же всенижайше умоляю Св. Синод простить меня во всем, ибо, поистине, я раскаиваюсь от глубины души во всем, мной допущенном».

Собственно, такое хождение в Каноссу явно превосходило допущенные огрехи, но о. Илиодор, очевидно, продолжал линию, начатую в беседе с Александрой Федоровной, — подписывать все что угодно, лишь бы вернуться в Царицын.

Рапорт, составленный для Синода еп. Гермогеном (20.IV), вышел гораздо длиннее. Преосвященному пришлось объяснять, почему он ответил закрытием целого монастыря на сравнительно малозначительный поступок настоятеля. Оказалось, что целью этих драконовских мер было «духовно-нравственное изолирование иеромонаха Илиодора от монашествующей братии и от богомольцев-почитателей». Дескать, монастырь был закрыт, чтобы в нем остался один о. Илиодор! Подробно изложив обстоятельства дела, владыка закончил ходатайством о разрешении своего протеже в священнослужении.

Наконец увесистый пакет, содержавший оба объяснения, телеграммы царицынских священников и письмо прихожанина подворья, был отправлен в Петербург. 28.IV Синод рассмотрел дело и ввиду раскаяния о. Илиодора предоставил саратовскому архиерею снять запрет. Любопытно, что запрет налагался решением высшей церковной власти, а снят был на епархиальном уровне.

Канцелярия на сей раз тянуть не стала и отправила указ в тот же день. Одновременно Григоровский по телеграфу известил преосв. Гермогена о состоявшемся определении.

Получив долгожданное известие, владыка поспешил официальной бумагой разрешить о. Илиодора в священнослужении (29.IV). Тот сразу же сел на пароход и отправился в свой Царицын.

Все произошло с такой молниеносной быстротой, что приверженцы не успели подготовить встречу. На царицынской пристани (утром 30.IV) оказались лишь несколько человек с иконой. Контраст с первоначальным планом поразительный. Но едва ли о. Илиодор остался в обиде. Он, наконец, вернулся домой. Оставалась неделя до праздника Вознесения, а значит, хотя документальных доказательств тому нет, о. Илиодор приветствовал свою паству словами «Христос Воскресе!». Да и сам он словно вернулся с того света.

На подворье собралась сотня прихожан. Отслужив благодарственный молебен, священник кратко рассказал о своем пребывании в столице, упомянув о свидании с Государем и Государыней, и подытожил, что «правда над неправдой восторжествует».

Вывод

Таким образом, после долгих перипетий из четырех участников конфликта покинул свой пост только Бочаров, то есть именно то лицо, из-за которого вышел весь сыр-бор. Потребовалось восемь месяцев, чтобы сложился такой расклад. И то о. Илиодор вернулся не с победой, а с помилованием и выражением Высочайшего неудовольствия!

Обстоятельства показали, что власти недаром косились на него. Он едва не дал своим приверженцам сигнал к бунту. Но преосв. Гермоген вовремя спас своего подопечного от «лютого греха противления», интуитивно найдя единственный язык, который в ту минуту о. Илиодор мог уразуметь. Сильная натура донского казака, годами выдерживавшая натиск и полицмейстера, и губернатора, и Столыпина, и Синода, не выдержала противостояния с еп. Гермогеном дольше нескольких часов.

Этот