Тогда он приложил ладонь к ее пунцовой щеке, погладилколтуны волос и сказал:

— Просыпайся, детка. Нам нужно кое-что обсудить.

Она промычала что-то, открыла глаза и села. И еще минут пятьсидела так, покачиваясь с закрытыми глазами… Потом разом вскочила и приняласьодеваться. Вот свинтус, с веселым удивлением подумал он, совсем меня нестесняется!

— Погоди-ка! — велел он, когда она застегнулалифчик. Быстро отколол английскую булавку на нагрудном кармане своей рубашки,достал зеленовато-серый, как денежная купюра неизвестного государства, чекБанка Ватикана, свернул его, упаковал в свой носовой платок и, подойдя кМануэле, бережно вложил внутрь лифчика, для верности застегнув булавкой.

— Что это? — спросила она еще хриплым со снаголосом.

— Наше наследство, — коротко ответил он. —Наши поместья, виноградники, дома и корабли… А сейчас приведи себя в порядок исядь вот здесь. — Он поставил стул перед собой. — Нам нужнопоговорить, и это очень важно, иха. После чего мы поедем.

* * *

Она сидела перед ним на стуле, касаясь его колен своими.Иногда, если он хотел особенно крепко втемяшить в ее голову ту или другуюинформацию, он наклонялся и кулаком легонько отбивал свои слова по ее коленке.

Вообще-то, список дел, которые ей предстояли, он подробносоставил на бумаге — каждое под своим номером, и шли они по мере важности, нобыли еще кое-какие детали, которые предавать бумаге он не хотел. Ничего,запомнит, она умная. («Твоя мама очень умная, Зюня… но вот эта ужасная,проклятая кордовинская кровь!»)

Черта с два! Только этой крови он сейчас и доверял, толькона нее и была сейчас надежда.

Она молча угрюмо слушала… про каких-то Бассо и Луку, которымполагались проценты (смотри не забудь, это дело чести), про Марго (неперепутай, тут все адреса и конверты), про адвоката Рони Таля (он хорошийпарень и поможет тебе со всей юридической тягомотиной, береги бумагу, этозавещание, он знает мой почерк и все заверит), про банковские карточки (будьаккуратна с номером швейцарского счета, постарайся просто запомнить его), продарственную на коллекцию картин, которая будет теперь навеки принадлежатьИерусалимскому университету (дед был бы доволен)…

— Но главное не это, — проговорил оннаконец. — Запоминай. Ты прилетишь в Израиль, и сразу из аэропорта, никомуне позвонив, возьмешь такси до поселка Шореш. Отыщешь старый дом в саду, вот поэтому адресу, и отпустишь машину. Делать все будешь совершенно одна, как бытебе ни было трудно. Ты — крепкая девочка, ты справишься. В чемодане ключи, тамдовольно сложные замки, но ты сообразишь. Не забудь, что ключ от самоймастерской — в подсобке, в корзине с луком и чесноком. И сколько бы нипотребовалось на это времени, ты во дворе, постепенно и методично будешьсжигать на небольшом, не подозрительном костре всё, что сможет там сгореть:холсты, подрамники, бумагу, даже кисти. Осторожней с огнем, не повреди моихфруктовых деревьев.

Всякие химикаты, лаки, разбавители просто выльешь в унитаз,бутылочки выкинешь на помойку. Все инструменты и непонятные для тебяприспособления сложишь в ящик и вывезешь на такси в лес — как на пикник, —просто оставишь на опушке. Затем позвонишь старому Нахману и отдашь ключи.После чего напрочь забудешь и о доме, и о костре, и о том, что делала…

— Для чего все это? — хмуро спросила она, глядя нанего исподлобья.

— Чтобы сохранить ценность множества превосходныхполотен, которые я подписал не своим, а чужими знаменитыми именами, и которыенаходятся сейчас в музеях и в частных коллекциях в разных странах. Чтобы их невыкинули на помойку люди — эти жалкие снобы и невежды, ни черта не понимающие вискусстве.

Он перевел дыхание… и, улыбнувшись, проговорил:

— К тебе там явится черный кот, и явно будет внедоумении. Его зовут Чико, он удалец и пират, и сам себя прокормит. Но,все-таки, вытащи из дома на террасу весь его корм — ему надолго хватит…

Она подняла голову, посмотрела на него ввалившимися глазами,выдавила:

— Саккариас… я не хочу, не хочу-у-у!!! Давай останемсяздесь навсегда!

Он поднялся, прижал ее голову к своей груди и сказал:

— Ничего не поделаешь, Мануэла. Так надо…

* * *

Всю дорогу назад она молчала и смотрела в окно, иногда лишьоткидывая голову на спинку сиденья и прикрывая глаза.

Туман очень скоро рассеялся, солнце яичным желтком окрасилоосенние поля, неубранные сгнившие подсолнухи. Вдали открылась мягкая линиязаснеженных гор…

Ничего, она справится, думал он. Справится…

По пути он время от времени вспоминал еще о чем-нибудь, иговорил мягко, раздельно, повторяя по нескольку раз. Познакомься там с теткой, иха,она хорошая и очень смешная: водит машину, пишет стихи на испанском и делает«ласточку». Она будет ужасно горевать, а ты не возражай, когда она станетназывать меня прохвостом. Я ведь и есть — прохвост…

Она резко повернула к нему голову:

— Но почему, — воскликнула она, — с чего тырешил, что они дожидаются тебя в Кордове?!

И он терпеливо в который раз повторил:

— Потому что они знают, что я привезу тебя обратно и низа что не оставлю одну. Они понимают толк в наживках. А если я попытаюсьскрыться, то вокруг меня станет рушиться весь мой мир — вспомни, что они сделалис Марго; а я подохну, если что-то подобное произойдет с тобой.

— И ты готов стать покорной жертвой этихпалачей?! — крикнула она.

Он усмехнулся и спокойно ответил:

— Они не палачи, Мануэла. Эти всего лишь топоры, орудияказни… А я задолжал совсем другому кредитору. И по другой ведомости…

* * *

Когда уже приближались к старому городу по авенида ДокторФлеминг, он вдруг притормозил у тротуара, повернулся к девушке и сказал:

— Совсем забыл! Там в мастерской есть одна картина:обнаженная женщина на фоне окна, за которым — Толедо. Подписана именемКордовера, Саккариас Кордовера. Мы не имеем права ее уничтожить. Это портретПилар, и он должен ей принадлежать.

— Господи, — пробормотала она, — кто такаяПилар, и сколько их у тебя, этих баб?

— Отыщи ее в Толедо, она водит экскурсии в госпиталеТавера. К сожалению, не знаю полного имени. И, пожалуйста, иха, дай ей немногоденег… Дай ей побольше денег, черт возьми! Я собирался, но… как-то не вышло,боялся обидеть… У меня почему-то болит за нее душа. Она независимая, гордая и…очень нежная. Обещай, что найдешь ее. Обещай мне!

Мануэла молча смотрела ему в лицо, будто силилась различитьв нем больше, чем видела.

— Просто ты любишь ее, — наконец отозваласьона. — Любишь ее. Вот в чем дело.

* * *