Положив гроссбух в сумочку, Кэт еще раз поблагодарила официантку и ушла.

Несмотря на все принятые меры предосторожности, она задохнулась, едва оказавшись на улице, в легкие рванулся холодный, колючий воздух. Ядовитый туман, который всю неделю клубился по столице, свиваясь змеиными кольцами, казался чуть ли не живым существом, хитрым и коварным. Он скапливался на набережных в самых неожиданных местах, вдруг неожиданно отползал и совершенно рассеивался, но лишь для того, чтобы сгуститься где-то еще. И Кэт подумалось, что все трудности этого огромного, мрачного города – выхлопные газы легковых автомобилей и автобусов, дым, выбрасываемый высоко в небо трубами электростанций и заводов, и трубами не столь высокими на крышах многоквартирных домов и особняков, дыхание миллионов людей, снующих мимо друг друга, навстречу друг другу и потом прочь, порождают какую-то особую стихию. Отец считал, что этот «гороховый суп» показывает состояние здоровья столицы, точно язык пациента. И горячо выступал в парламенте за борьбу с ним, надеясь, что палата общин еще до Рождества примет закон о «чистом воздухе».

Кэт спрятала нос в опушку капюшона на своем пальто, стараясь дышать через мех и не впускать липкий густой туман прямо в легкие. Полоска темной норки – мама ее откуда-то отпорола и хотела выбросить за ненадобностью, а Кэт пришила себе – очень естественно разделяла два оттенка красного: ярко-алого цвета ее пальто и более темного, каштаново-медного цвета волос, которые она скручивала большим узлом-раковиной на затылке.

Кэт быстро шагала в послеполуденном потоке пешеходов от одного мутного конуса желтого света вокруг едва различимых в тумане уличных фонарей к другому. Свернув в проход за очередным театриком, который только что поставил новую пьесу Агаты Кристи и уже получил одобрительные рецензии, Кэт срезала угол и напрямик вышла на Чаринг-Кросс-роуд, затем снова повернула направо и пошла вдоль длинного ряда букинистических магазинчиков к зданию издательства «Мессенджер и К», где с нынешнего сентября зарабатывала себе на жизнь в должности, обозначаемой расплывчатым определением «помощник редактора».

Закопченные фасады магазинов, мимо которых она шла, казались лавками древностей из прошлых столетий. «Гиббон. «Закат и падение Римской империи» (отдельные тома)», – прочитала она в витрине. Довоенные «Уитекеры», «Пикчер пост», все старые номера начиная с 1938 года… В букинистических магазинах и не должно быть ничего нового, размышляла Кэт, однако это отсутствие новизны было симптомом болезни, которой страдало нынешнее время. Война уничтожила прошлое – эпоху, мир, образ жизни – так в один голос твердили политические деятели, однако ничего нового до сих пор не возникло, вот в чем беда.

Еще в одной витрине, совсем уж бедной и, судя по всему, освещенной газом, было выставлено затрепанное, с выцветшей обложкой первое издание «Бесплодной земли» .

«Ну уж нет, мистер Элиот», – подумала Кэт и заторопилась, хотя и так ее длинные ноги шагали довольно быстро, – прошу прощения, но вы ошибаетесь. Жесточайший месяц в году не апрель, а ноябрь».

Ей, в сущности, не было никакой надобности выходить в такую погоду из обшарпанного помещения редакции «Мессенджера» (Parce nuncio ad et cetera ). В кладовой на лестничной площадке между этажами всегда имелся запас чая и печенья – самого дешевого, потому что карточную систему до сих пор не отменили, казалось, она будет существовать вечно, как и смог. Кэт часто довольствовалась таким ленчем; она была хоть и высокая, но хрупкого сложения, и когда еды было мало, не страдала от голода. Но сегодня ее выгнал в густой туман не голод, а необходимость установить некоторую дистанцию между собой и одним из своих коллег – молодым редактором, которому она была назначена помогать.

Кэт надеялась, что ошибается, но в глубине души знала, что нет. Джайлс Бигби, брат Астрид, в нее влюбился. Ему было двадцать семь лет, на четыре года больше, чем ей, но она считала его просто мальчишкой. Он был ей симпатичен, иногда казался забавным, но то, что он… как бы сказать… неравнодушен к ней, выводило из себя. Конечно, Джайлс джентльмен, даже аристократ, если на то пошло, хотя она считала титул пережитком, и вел он себя по отношению к ней безупречно при встречах в тесных коридорах «Мессенджера» и когда заходил в кабинет, где вместе с ней работала одна из секретарш. К счастью, он часто отлучался из редакции, хотя и непонятно куда, ведь как младший партнер он должен быть всегда на месте. Но едва он входил в кабинет, где она сидела, и устремлял на нее по-собачьи преданный взгляд, как над ней нависала угроза. Сегодня он остался есть бутерброды в редакции и потому отлучиться пришлось ей – в эдакий-то туманище!

Вот и здание «Мессенджера»…

Раскрасневшаяся от быстрой прогулки, она подошла к двери, которая открывалась прямо на тротуар, и посетитель, ступив за порог, сразу же оказывался перед высоким, в полтора марша, пролетом шаткой лестницы. Редакция занимала два этажа здания над книжным магазином, где продавались политические карикатуры. Кэт подняла руку к кнопке звонка в дверном косяке, чтобы ее впустили, но дверь сама собой с грохотом распахнулась, так что Кэт едва успела отскочить; из темной прихожей вылетел высоченный мужчина и пронесся мимо нее в туман.

Она обернулась ему вслед – и от ошеломившей ее неожиданности, и от обиды, которую, как ей казалось, нанесли лично ей. Мужчина стоял возле ближнего фонаря и с выражением бешенства на лице смотрел куда-то вдаль, придерживая за лацканы накинутое пальто. Кэт почему-то подумала, что глаза его ничего не видят, хотя разглядеть что-то в таком тумане можно было лишь в пределах нескольких футов. Тусклый, пробивающийся сквозь зыбкий туман свет прорисовывал его лицо. Выпуклый высокий лоб, нос, выступающий подбородок с короткой седоватой бородкой были землисто-желтого цвета. Впалые щеки, покрытые неухоженной щетиной, и глаза, в которых злобно горели белые блики, казались по контрасту сине-черными. Кисть экспрессиониста, решила она по странной прихоти фантазии. Неожиданно возникший темный, загадочный портрет. Кто его мог бы написать – Жорж Брак? Или Андре Дерен? Мужчина вдруг резким движением водрузил на голову огромную шляпу, словно материализовавшуюся из тумана, и лицо его исчезло в темноте. По его виду нельзя было угадать, заметил ли он Кэт вообще и обратил ли внимание на то, что чуть не сбил ее с ног; скорее всего он ничего не видел. Она смотрела, как он уходит прочь; полы тяжелого, из грубой ткани пальто били его сзади по ногам, быстрые шаги отдавались гулким эхом, голова высоко поднята – это удивляло, ведь он и без того был высоченный, – чуть ли не откинута назад, и казалось, ему не хочется идти туда, куда несут его ноги.

Первое, что услышала Кэт, поднявшись наверх, были жалобные причитания Джайлса. Он стоял посреди пустого холла с таким видом, будто случилось непоправимое.

– Все рухнуло, конец! Надо же, так не повезло!

Он схватился одной рукой за голову, в другой у него была пачка каких-то бумажек, и разговаривал сам с собой.

– Ты идиот, Бигби, – продолжал он, – полный законченный кретин!

Кэт сняла пальто.

– Неприятности?

– Катастрофа! Погиб в расцвете лет!