стало своего рода продолжением ее политической деятельности. «Литературное имя Ларисы Рейснер спорило с ее организаторскими, революционными и боевыми заслугами»[1422], — дал точную характеристику в биографическом очерке 1927 года Иннокентий Оксенов. Книги «Гамбург на баррикадах» (1924), «Фронт» (1924), «Афганистан» (1925), «Уголь, железо и живые люди» (1925) программно обозначают внешне— и внутриполитические приоритеты советской власти.

О поэзии Полонской заговорили после выхода сборника стихотворений «Знамения» (1921). Следующий сборник «Под каменным дождем» (1923) упрочил ее литературную репутацию. Кроме того, как известно, Полонская была единственной женщиной в литературной группе «Серапионовы братья». В ее случае — писательницы, не вовлеченной в активную политику, — обращения к журналистике в 1920-х годах были эпизодичны и связаны главным образом с внештатным сотрудничеством в газете «Ленинградская правда», от которой писательница ездила в командировки. Если Рейснер с ее значением политической фигуры и работой в центральных «Известиях» могла задавать тон советской журналистике, то Полонская в качестве рядового исполнителя больше следовала общим тенденциям.

Поездка Рейснер на Урал состоялась весной 1924 года, ее результатом стала книга очерков «Уголь, железо и живые люди» (1925)[1423]. Полонская, получив командировку от «Ленинградской правды» и взяв отпуск за свой счет на табачной фабрике, где работала врачом медпункта, отправилась на Урал осенью 1926 года[1424]. Ее книга «Поездка на Урал» вышла в издательстве «Прибой» в 1927 году (тираж 4000 экз.).

Урал привлек обеих в первую очередь горнозаводским хозяйствованием и индустриальным потенциалом. Рейснер неслучайно ездила примерно в то же время в Донбасс, который в период восстановления после разрухи Гражданской войны и первых лет НЭПа становился индустриальным центром страны. Урал имел все шансы стать альтернативным металлургическим центром. Поездка носила в том числе инспекционный характер: для Рейснер было важно установить степень восстановленности хозяйства, возможность работы с большими мощностями и т. д., например:

Очень устарели машины Билимбаевского завода. Многое в его устройстве и оборудовании покажется смешным европейски образованному инженеру, но сейчас старик завод, несмотря на выслугу лет, еще раз призван на действительную службу и в годы тягчайшего для революции экономического кризиса помогает строить и производить. Его старое машинное сердце стучит медленно, но все еще ровно и крепко[1425].

Полонская также осознанно отправлялась в командировку в край «мрачных гор», «широких долин», «кедровых лесов», «прудов и заводов»[1426], хотя уже из этого описания видно, что по-настоящему ее волновала не столько производственная прагматика, сколько романтика, связанная с горнозаводскими образами региона. Еще в поезде она напряженно ждет встречи с уральскими горами. «Да существует ли Урал? Я ищу за окном, когда же начнутся горы»[1427]. Свою книгу она заканчивает так: «Но мне хотелось бы еще раз побывать за Каменным Поясом, посмотреть на ‹…› суровых и крепких уральских людей и послушать рассказы о старой и новой „старине“»[1428].

Обе уральские книги написаны как травелоги. Рейснер, судя по очеркам, побывала в Свердловске, Билимбае (на руднике), Ревде, Шайтанке, Лысьве, Кытлыме, Кизеле, на Надеждинском заводе; стала свидетельницей добычи угля, платины, работы забоев и копей, турбогенераторов, доменных печей, жестеотделочного, штамповального и листопрокатного и др. цехов, ГРЭС и т. д.[1429] Книга Полонской также имеет геохронологическую структуру: в ней фигурируют Галич, Мансурово, Вятка, Пермь, Кунгур, увиденные из вагона поезда, затем Свердловск, Карабаш, Кыштым, Березовский, Нижний Тагил, снова Пермь, в которых писательница останавливалась на некоторое время и посещала в основном, если судить по ее записанным впечатлениям, заводы, фабрики, рудники и т. д. «Сколько интересного я видела: и восстановление заводов, и новых людей, которые в первый раз вдохнули воздух свободы, и исторические места. Обо всем этом я написала очерковую книгу…»[1430], — вспоминала писательница через много лет.

Описывая посещенные локации, Рейснер и Полонская чередуют исторический, историко-революционный и производственный дискурсы: они рассказывают про историю заводов, события Гражданской войны и пр. Историческая оптика подсвечивает детализированные, практически репортажные картины производственного возрождения региона. «Очерк будто создан для концентрации настоящего, во всех его смыслах»[1431], — замечает Н. В. Веселкова, обращаясь к уральской очеркистике 1920–1940-х годов. Цель писательниц — не столько рассказать о прошлом завода, фабрики, рудника, сколько предельно популярно объяснить читателю, который вовсе в этом не разбирается, какую роль играет производство в той или иной части современного Урала, как устроены завод, фабрика, рудник, как работают различного рода технологии. См., например, такое описание, сделанное Полонской: «Машерт состоит из наклонного деревянного желоба и ручного насоса для накачивания воды. Желоб перегорожен на две части. На дне нижней части лежит суконка, в верхнюю насыпается песок» («Золото в Березовске»)[1432].

Принципиальное отличие двух книг очерков заключается в том, что оптика Рейснер в целом физиологичнее и жестче: она изображает не только «наши достижения», но и непосильный труд, бедственное положение уральских рабочих, проявления разрухи на производстве. В случае Полонской, проза которой очевидно менее физиологична (были рецензенты, которые упрекали ее книгу в поверхностности[1433]), некоторые пассажи носят отчетливо фельетонный характер и приближаются к сатирическим зарисовкам Н. Н. Никитина — еще одного «серапиона», побывавшего на Урале в 1922 году и написавшего очерк с элементами фельетона «Столица Урала», а также в целом к свердловскому «городскому» фельетону 1920-х[1434].

Принимая универсальную роль советского журналиста — фиксатора увиденного, писательницы практически отказываются от изображения женского опыта в очерках. Речь идет в первую очередь о редукции индивидуального опыта в силу очерковых конвенций, о которых мы говорили выше, когда даже в очерках-травелогах с имманентной им эго-документальностью частное теряет ценность и вытесняется общественным. Характерный женский опыт, связанный с физиологией и женской гендерной социализацией, будь то опыт самих писательниц или тех, кого они наблюдают в своих поездках, заметно уступает место трудовым практикам.

Так, Полонская замечает, что на Высокогорских рудниках издавна есть профессия «гонялок», доставляющих на лошадях руду из-под земли наверх. Раньше «гонялками» работали девочки с девяти лет, сейчас здесь трудятся комсомолки, а на более новых шахтах бремсберги[1435] совсем отменили этот тяжелый труд. Очерк «Чуличкова и Чепурковская» и вовсе посвящен двум выдающимся женщинам Карабаша: одна из них, Чуличкова, обнаружила в себе потенциал советской активистки и организовала женсовет; другая, Чепурковская, у кого «следовало бы поучиться» настойчивости, добилась открытия в Карабаше школы второй ступени (для этого она впервые в жизни съездила в Свердловск и обратилась в окроно). Именно этот очерк — один из двух уральских — будет включен писательницей в книгу очерков «Люди советских будней» (1934), который она осознавала как своеобразный итог своей работы журналиста.

Однако если Полонская полностью сосредоточена на трудовой и общественной деятельности своих героинь, то Рейснер внимательна