веру, не зарывай св. животворящий Крест, не работай в праздники, как того желают и требуют паршивые жиды и твои богачи-хозяева. Вы все, как один, не выходите на работу, не бойтесь угроз, увольнения и других устрашений. Какой же ты христианин, когда ты из-за чревоугодия боишься постоять за православную веру, за св. Крест. В давние времена за них проливали кровь, жертвовали жизнью. Заклинаю вас: не работайте в праздники, будьте тверды, не бойтесь. Есть власти, которые заступятся за вас, а если нет, то обратимся к Государю и даже, в случае надобности, будем стучаться к нему в дверь и просить защиты».

Вот вам и «Марсельеза»!

Перепуганные лесопромышленники, предчувствуя убыток, решили жаловаться на неистового монаха Столыпину. Но власти и без того не дремали.

Действия властей светских и духовных

За период 3.IX-10.X министерство внутренних дел прислало обер-прокурору пять писем о четырех речах о. Илиодора с призывами соблюдать воскресные дни. Первые три письма повлекли за собой запросы Лукьянова саратовскому епархиальному начальству (10, 24.IX, 3.X). Подобные же меры были приняты и на губернском уровне: 21.IX гр. Татищев сообщил епископу Вольскому Досифею, что иеромонах вновь проповедует против богатых и инородцев, и попросил принять меры «к успокоению иером. Илиодора».

От имени еп. Гермогена его викарий направил обер-прокурору 7.X бумагу с подробным изложением истории конфликта между царицынскими лесопромышленниками и рабочими в связи с вопросом о праздничном отдыхе. Преосвященный категорически отрицал связь между церковными проповедями и светскими делами — забастовкой и законопроектом Андреевского. Призывы к соблюдению воскресных дней звучат «на чисто пастырской основе» и должны звучать впредь. «…отказаться от проповеди в защиту праздников, — кто бы против них ни восставал — и от защиты невинно страдающих православных русских рабочих было бы для меня грубым нарушением пастырского долга».

По-видимому, на о. Илиодора все же было оказано воздействие епархиальным начальством, поскольку после 14.IX он долго не возвращался к теме соблюдения праздников. Но из Петербурга продолжали поступать бумаги о его старых проповедях. Поэтому, вернувшись из Сарова, преосв. Гермоген вызвал к себе о. Илиодора.

Иеромонах был убежден, что призывать к соблюдению воскресных дней он не только вправе, но и обязан как пастырь. Возражая на нападки, он говорил: «Но тогда нужно обвинять не меня, а Святого Пророка Моисея, который оставил нам заповедь о праздновании седьмого дня». И указывал, что свои проповеди на эту тему «может повторить открыто и перед Министрами и Губернаторами».

Вот и ныне, представ перед архипастырем, о. Илиодор заявил, что не видит ничего преступного в своих проповедях о соблюдении четвертой заповеди. Преосвященный Гермоген и сам держался того же мнения, но все-таки наказал своему протеже избегать всяких поводов к лжетолкованиям и вообще к нежелательным в пастырском деле осложнениям. О чем и сообщил обер-прокурору.

Но дело уже дошло лично до Столыпина, поэтому требовались меры посерьезнее. Собрав пространную сводку о последних подвигах о. Илиодора, начиная с его «нетактичного отношения» к рабочим Французского завода, Лукьянов предложил ее на рассмотрение Св. Синода.

Священноначалие оказалось в затруднительном положении: не наказывать же иеромонаха за то, что он призывал соблюдать церковные праздники! Поэтому Св. Синод попросту предложил еп. Гермогену… «подтвердить» о. Илиодору только что сделанное преосвященным указание.

Однако проповеди этого цикла все-таки не сошли священнику с рук, став предметом судебного разбирательства, о чем будет рассказано особо.

В Саратове (15.X — 13.XI)

Выезжая в Саратов по вызову преосв. Гермогена, о. Илиодор предполагал ходатайствовать о разрешении издавать газету. По этому делу он, по-видимому, намеревался ехать в Петербург. В конце октября даже прошел слух, что священник осядет в столице и будет издавать газету там.

Вместо этого о. Илиодор, по-видимому, на целый месяц задержался в Саратове. Согласно рапорту еп. Гермогена от 12.VIII.1910, с 29.X по 13.XI иеромонах отбывал при Спасо-Преображенском монастыре двухнедельную епитимью взамен ареста, к которому был когда-то приговорен за статью в «Почаевских известиях». Если эта епитимья действительно имела место, то, во всяком случае, она не слишком стеснила деятельность лица, на которое была наложена.

Сюда же, в Саратов, как раз прибыл Григорий. «Распутин первый заявил, что приедет ко мне, — показывал преосв. Гермоген. — Я пригласил его, и он стал посещать меня и отца Илиодора». В те же дни было условлено, что в ноябре преосвященный вместе с Григорием посетят Царицын.

Еп. Гермоген относился к «брату Григорию» с большим уважением, «видя в нем некоторый духовный опыт и религиозную работу», считая его «высокорелигиозной» личностью. Об этом отношении ходили легенды: преосвященному приписывали слова: «Это раб Божий: Вы согрешите, если даже мысленно его осудите», говорили, что еп. Гермоген испрашивает у Григория благословения, целует ему руку.

В свою очередь, Григорий тоже ценил этого «хорошего, праведного духа епископа», поверяя ему свои немощи. «Гермоген знал все… Для него душа моя была открыта… К нему я шел и с добром, и со злом, и он говорил мне о любви своей ко мне… В его словах мне было утешение, и в горькие минуты не раз находил я радость… Когда я говорил ему о всех моих прегрешениях, он ласково меня слушал и дал мне приказание идти в Иерусалим и на Афон».

По-видимому, к осени 1909 г. относится попытка Григория устроить своего сына Дмитрия на обучение к инспектору Саратовской духовной семинарии.

На тот же саратовский месяц пришлась очередная нашумевшая речь о. Илиодора, произнесенная 1.XI в здании местного музыкального училища, где по благословению преосв. Гермогена проводились так называемые пастырские беседы. Собралось более тысячи человек разношерстной, но в целом сравнительно интеллигентной публики во главе с еп. Досифеем и губернским предводителем дворянства Ознобишиным. Между прочим, присутствовал один из главных гонителей о. Илиодора — Семигановский.

Речь, анонсированная как «пастырская беседа о. иеромонаха Илиодора о христианах язычниках», перемежалась духовными песнопениями. Проповедник прежде всего сознался, что впервые выступает перед образованной публикой, и рассказал о своем служении в Ярославле, Почаеве и Царицыне, где его слушателями всегда было простонародье. Затем перешел собственно к теме своей речи, обличая тех, кто, именуясь христианином, в душе поклоняется «дракону», остается безбожником и развратником. О. Илиодор прошелся почти по всем родам профессий — судьям, адвокатам, учителям, чиновникам, писателям, репортерам… Всюду видел грех. После перерыва говорил об упадке нравственности среди городского, особенно состоятельного, населения. «Что такое гражданские браки, гражданские жены? Это лошади, коровы, собаки живут гражданским браком, — вот чего они добиваются! Дети для образованных — не дети, а куски мяса, против которых они придумали порошки, шарики, — всякую гадость. У них на уме только верблюжье дрыганье, зовущееся танцами».

Что же такого необыкновенного сказал здесь о. Илиодор, что снова угодил в губернаторский доклад?