облегчение. Она была лазейкой, позволявшей выйти за пределы неприемлемой жизни.

«Писаная торба» – это сатира на империализм и на мошенничество в торговле. Написанная на излете 1920-х годов, она во многих отношениях отражает противоречивые течения в уже исчерпавшем себя нэпе. Высмеивая торгашество и эксплуатацию людей, пьеса заставляет вспомнить гоголевские вариации у Булгакова – его повесть «Похождения Чичикова», написанную в 1922 году, и инсценировку для театральной сцены и кино «Мертвых душ», осуществленную в начале 1930-х годов. По карикатурной трактовке империалистических амбиций «Писаную торбу» можно сопоставить с булгаковским «Багровым островом», метатеатральной пьесой, поставленной Московским камерным театром в 1928 году. В «Писаной торбе» также встречаются приемы, использованные Кржижановским в его собственной первой инсценировке, созданной по роману Г. К. Честертона «Человек, который был Четвергом: ночной кошмар» для Камерного театра в 1923 году[392]. Исполненный хитросплетений роман Честертона, совмещающий в себе антианархистский шпионский триллер с иудаистско-христианской библейской аллегорией, был должным образом очищен Кржижановским от религиозного подтекста и переделан в детективную историю, насыщенную стремительными сценами погони в духе раннего кинематографа, разыгрывающимися на фоне сложных механизированных конструктивистских декораций[393]. И успешная инсценировка «Четверга» 1923 года, и невостребованная «Писаная торба» 1930 года свидетельствуют о том, что Кржижановский пытался творить по идеологическим лекалам своего времени. Одним из подобных марксистских лекал явился в высшей степени популярный «Красный Пинкертон», в котором экзотический приключенческий сюжет и приемы западной детективной прозы сочетались с правильной коммунистической развязкой: всемирная борьба пролетариата с капиталистами, в которой обе стороны в равной степени проявляли изобретательность, разворачивалась в фабулу, насыщенную мистификациями, но неизменно завершающуюся триумфом рабочего класса[394]. Кржижановский, знакомый с техническими новинками сценографии, мог удачно приспособить эти сюжеты для сценического воплощения или экранизации[395].

Как и современные им гоголевские вариации Булгакова, сценарии и пьесы Кржижановского, хотя и часто оставались невостребованными, в принципе не были антисоветскими. На первый взгляд «Писаная торба» могла бы восприниматься даже как лояльная по отношению к большевистскому государству. Объектом сатиры избрано социальное или политическое зло; русским удается перехитрить капиталистических врагов; злодей, казалось бы безмерно богатый, вероломный и связанный с мировым империализмом, теряет сделку и оказывается опозоренным. Однако любовь Кржижановского к игре слов и философскому парадоксу быстро превращает прямолинейные авантюрные темы в фантастические, аллегорические, двусмысленные. Сама по себе эта интонация не была диссидентской; пожалуй, она почти соответствовала доминантной. «Пинкертонизм» всегда характеризовался преобладанием пародии – на все, включая буржуазных мастеров литературы (Жюль Верн, Артур Конан Дойл, Герберт Уэллс), которых он передразнивал. Но «Писаная торба» ломает и эти границы. Ее герои оказываются не честными рабочими-пролетариями, как в каноническом «Красном Пинкертоне», но дураками. Кржижановский внимательно наблюдал этот многоликий социальный тип. Среди заключенных с ним в 1930-х годах контрактов есть несколько договоров с Детским театром, и в одном из них указывается комедия под названием «Четвертый дурак»[396]. Дурак традиционно любим в русском фольклоре: это мудрец, ловкач, лентяй, явный неудачник, который в конце концов каким-то образом оказывается абсолютным победителем. В «Писаной торбе» Кржижановский предлагает интересные вариации на эту тему, тщательно уравновешивая каждый парадокс безупречно правильным политическим лозунгом.

Действие пьесы происходит в начале 1920-х годов. Европейский торговый центр обсуждает российский экспорт с представителями советской внешней торговли. Европейцы хотят получить (как веками хотели получать от евроазиатского Востока) пшеницу, меха, икру, нефть, фосфорные удобрения, но предприимчивый нэповский чиновник убеждает западных бизнесменов, что на самом деле от России им требуются дураки. По всему миру происходит рост культурности, следовательно, отдельные дураки постепенно вымирают. Но процветают дурацкие институты – парламенты, институт частной собственности. Если у вас демократический фасад, объясняет нэповский чиновник, вам на Западе нужны наши дураки, потому что только дураки будут голосовать за вас на выборах. Что произошло бы, если бы ваш рабочий класс внезапно поумнел в результате образования и воспитания? Кризис бездурачья, этот самый опасный дефицит, положил бы конец капиталистической системе.

Однако возникают возражения. Один скептик заявляет, что речь идет о необычном товаре, к тому же опасном; тот, кто сегодня продает глупость, завтра вполне может начать торговать своей совестью. А как определить дурака? Ведь их трудно отличить от не-дураков. Принимается решение создать новую отрасль науки, дуракологию, а также новые правительственные организации (Главглуп, Завдур), ответственные за выработку соответствующих нормативов и стандартов. Победу одерживает про-дурацкая сторона. Однако во втором акте, когда к отправке готовится первая партия из тысячи дураков, проблемы нарастают. Если все пройдет удачно, проект улучшит торговый баланс Советской России. Но вскоре становится понятно, что проблема заключается не в самих дураках, потому как любой может выставить себя дураком, а в людях, которые уполномочены решать, кто таковым является. Более того, часть тех, кого определили в дураки, рассматривают депортацию как наказание, а другие – нет. В центре традиционной комической сюжетной линии – рассеянный стареющий и старорежимный профессор и его взбалмошная молодая жена, которая привлекает к себе внимание чиновника Главглупа. Потенциально трагическая сюжетная линия связана с тонким противоречием между (с одной стороны) экспортом дураков за твердую валюту и (с другой стороны) разоблачением умных людей, которые притворяются дураками, чтобы попасть на Запад. («Недоглупить – плохо, переглупить – и того хуже».) Назначенные дураками начинают испытывать беспокойство. Заключительный (четвертый) акт напоминает о той смеси стыда, разоблачения и погружения в неограниченную фантазию, которую мы находим в финале «Мертвых душ» или в последних минутах «Ревизора» Гоголя. От греха подальше объявляется, что советский дурак не поддается перевозке. Он глубоко укоренен в своей родной почве и социальном окружении. Отправленный (или проданный) за границу, он обречен. Штабеля дураков остаются на товарном складе, надежно запертые на замок. Все коммерческое предприятие, затеянное для укрепления капитализма и уменьшения советского государственного долга, терпит крах.

В 1929 году Кржижановский показал свою новую сатирическую пьесу директору Камерного театра Таирову. Несмотря на то что в Камерном на протяжении шести месяцев шел в равной степени стоящий на грани запрета «Багровый остров», одна из наиболее неоднозначных сатир Булгакова на нэп, Таиров посоветовал другу не распространять «Писаную торбу». В пьесе отчетливо выделяются три подтекста, каждый из которых к исходу десятилетия становился опасен. Первый из них – это классическая гоголевская «история плута», связанная с нечестным торговцем, которому пришла в голову новаторская идея получить выгоду с помощью мошеннической сделки с человеческим товаром. Это – сюжет «Мертвых душ», широко распространенный с первых дней нэпа и вплоть до конца 1930-х годов и использовавшийся в таких популярных произведениях, как «Мандат» Николая Эрдмана и «Зойкина квартира» Булгакова. Однако вариант чичиковской