Проходя дальше, она замечает скрывавшийся доселе меж глыбами маленький каменный домик. Ее сердце замирает, волосы на голове вдруг приходят в движенье, а на глазах блестят слезы. Это то место, что лицезрела в видениях, при смерти лежа на дряхлой кровати в гнетущей московской квартире. Да, все это то же, но чуть иной ракурс. Явленное голубоглазым в короне, которого она принимала за своего настоящего учителя, было со стороны глаз орла парящего. Домик все тот же. Вблизи становилось заметно, что это лишь камни, выложенные друг на друга толстым слоем, крыша из прохудившихся досок, крошечное оконце, как пустая глазница, дверь без петель, просто сколочена и поставлена рядом. Каждый раз её нужно поднимать, чтобы сдвинуть и перекрыть выход. Внутри пусто, заброшено. Уступ из камней прямо в стене – подобие алтаря, неподалеку каменная печь-плита. Она ходит по единственной крохотной комнатке, гладит предметы рукой, дотрагиваясь осторожно. Лама Чова помогает раскладывать вещи. Вымели пыль, постелили циновки. Рядом с окном лежит дощечка, грубо сбитая из расслоившихся мебельных остатков. Харша поднимает ее. Вероятно, от зимнего холода, хотя уже было понятно, что эта лачуга сможет защитить лишь от снега, ни как уж от стужи. Под дощечкой нагини заметила кусочек кружевной старой тюли. Единственная роскошь. Она зацепила белую, рассыпающуюся от прикосновения, тряпочку на два гвоздя по сторонам окна. Сквозь открытую дверь тихо прокрался сквозняк выдувая тюль наружу сквозь каменный проем. Теперь все как в видении. Здесь она провела нелегких восемь месяцев.

Сейчас научилась уже не хвататься за приходящие мысли. Пусть будут как волны прилива. Накатывают и отступают. Еще недавно все было иначе. Даже после прозрения случившегося с ней в непальском лесу, она все равно еще бывало хваталась за приходящие эмоции, мысли, воспоминания. Особенно болезненные.

Будучи в этом домике, она иногда с пронзительной болью вспоминала Церина. Их последнюю встречу. После долгих странствий с гуру, она уже не вернулась строить ступу. Когда пришла туда поздней осенью, то, как ожидалось, не обнаружила там никого. Следовало бы предположить раньше, что он не будет ждать так долго. Начиналась зима, уже выпал снег и продолжать строительство было бы просто невозможно. Гуру Чова попросил выделить ей пристройку к монастырю, где она жила, денно и нощно выполняя очистительные практики, которые все же не помогли остановить болезнь. Но она верила и больше не позволяла унынию поймать свой ум в сети. Пережитое в тот вечер, решительно сдвинуло ее восприятие с мертвой точки. Теперь уже была уверена на сто процентов и более в том, что все это правда. И боль не могла поколебать ее решимость. С новой весной она продолжила строить ступу. Церин снова начал приходить, всем видом показывая, что не винит ее в долгом отсутствии. Да и она не ставила ему упреков, ведь ступа находилась в полной сохранности. Аймшиг не смог разрушить ее. Здоровье ее ухудшалось, и потому в новом году она больше не отказывалась от услуг ослика своего нового друга. Дело шло быстрее и к концу лета они всё достроили. Лама Чова принес статую Будды, сделанную из чистого золота, чтобы замуровать внутри ступы. Она не задавала вопрос, каким образом монахам удалось переплавить ее украшения, со счастливой улыбкой принимая подарок. На освящение ступы собралось удивительно много незнакомых людей, а Харша сидела неподалеку уставшая, вымотанная, истратившая все свои ресурсы до последней нитки. Тогда ей хотелось только одного – просто не упасть замертво при всех этих людях. Поэтому среди толпы она не способна была узнать других нагов, облаченных в иллюзорную форму человека – родителей Церина, пришедших со свитой. Спустя пару дней, она снова поднялась наверх, хотя строить уже было не надо. Сердце манило ее еще раз поймать взглядом пухлые бока облаков, словно приклеенных к небу, снова вдохнуть холодный ветер, так сильно мешавший в работе, но теперь, неизменно ассоциировавшийся с победой над собой, с преодолением всех препятствий и обретением твердости духа. В своем старом лагере она встретила Церина. Он сидел спиной к дорожке, по которой они обычно ходили и глядел вдаль, в том направлении, куда смотрела бы ступа, будь у нее глаза. Услышав шорох за спиной, он не сразу повернулся. Вид у него был невыспавшийся, замученный. Он взглянул на нее тем самым странным взглядом, когда хватал ее за руку, шепча только губами безмолвное признание в любви. Харша все поняла и погрустнела. Что она может сказать ему теперь? То, что тело ее пожирает каменная болезнь или то, что она больше не способна думать о мужчинах как мужчинах и женщинах как женщинах. Или может то, что он младше ее почти в два раза, и его влюбленность обязательно пройдет через пару лет, как проходили и её сердечные метания. Или о ценности своего выбора пути, ушедшей от мира, преподанного старым йогином. А может рассказать ему, признаться в том, как он – молодой мальчик был первым в ее жизни, по-настоящему тронувшим сердце, о том, как смогла она преобразовать свою привязанность к нему в чистую любовь, как приумножила ее в тысячи миллионов раз и поделила со всеми существами. Как приняв свои чувства такими какие они есть, увидела блеск, что стоит за ними, распознав который очистилась от всего наносного. Как он стал поворотной вехой на её духовном пути, не делая для этого совершенно ничего. О том, как хотела бы она поделиться с ним своим опытом, знанием, ранами, чтобы он никогда-никогда не повторял ее ошибок. Чтобы он всегда был лучшей версией самого себя. Но глядя в его изумрудные кошачьи глаза она поняла почему… Почему –

Водою Будды не смывают скверны,

Страдания существ рукой не устраняют,

Другим не переносят постижения свои -

Они Учением об истине существ освобождают.109

Что бы она не сказала в этот раз – каждое слово обидит, ранит его чувства. Да, он не поймет. Ему не перенесешь свое постижение, не передашь свою реальность, не подаришь свой опыт. Хотелось бы хоть как-то предупредить…но он уже нагнулся, подхватив что-то за камнем и стоял перед ней, держа в руках единственный цветок.

Изо рта его извергнулся сбивчивый поток лавины слов. Неловкий, неопытный. Цветок меконопсиса110 это был кажется. Нежные синие лепестки цвета неба над Тибетом. Нежные и ломкие как его чувства, которые Харше предстояло обратить в пыль. А он говорил и говорил об уникальности момента, ее достоинствах, ее подвигах, стойкости, смелости, о его мыслях, чувствах, непонимании родителей, о том, как нашел Аймшига и разговаривал с ним, о страданиях одиночества и, конечно, о своей любви. Харша слушала с застывшей на губах улыбкой, ничего не означающей, пустой, далекой от правды, а всю руку до локтя обжигало словно была погружена в горячую воду.

Теперь она вспоминала об этом лишь мельком, как о множестве других страшных и веселых, трагических, эйфорических, изменчивых, но уже давно пережеванных и пережитых чувствах. Тогда же, сидя среди голых каменных стен жилища отшельницы, она не могла отделаться от горечи воспоминаний. Она выходила за водой, поворачивалась и долго смотрела на то, как колышется гонимая легким ветерком белоснежная ажурная штора в ее окне. Будто играя с тобой, то выглянет наружу, то снова прячется в доме. Иногда парит на воздухе, переливаясь волнами, как знамя победы. Белое знамя смиряющего себя, наездника, подчинившего необузданного коня своего ума, одинокого воина. В поражении победу нашедшего.