евреев. Она оставила меня на вокзале с саквояжем. Я взяла вышивание и куклу… – Анна сползла на пол ванной, закрыв лицо руками, – мой багаж уехал на восток, в лагеря. Моей куклой могла играть немецкая девочка, дочь эсэсовца… – белый луч прожектора осветил край сцены. Хана, в полосатом платьице, стоя на коленях, баюкала тряпичную куколку:

– Мими, помнишь, как папа покупал мороженое в лавке на канале… – по бледному лицу катились крупные слезы, – я говорила, что ты любишь шоколадное, а не ванильное. Поэтому он брал мне два шарика… – Анна подумала о кондитерской в главном магазине отца:

– Папа всегда сам накладывал мне мороженое… – она скорчилась на кафельном полу ванной, – он надевал полосатый фартук, шутил с официантами. Он обещал повезти меня в Италию, когда я подрасту… – господин Эльбоген получал мороженое из Флоренции.

Вспомнив об Италии, Анна велела себе подняться:

– Хватит думать о войне. Она… – женщина не могла назвать ее матерью, – либо мертва, либо забыла о тебе. Надо заниматься настоящим, то есть поездкой на базу… – вчера в Еврейском Агентстве Анна не могла отказаться от поручения:

– Они правы, в Нахаль Оз много недавних репатриантов, одиноких солдат. Взять хотя бы Аарона, он только неделю в армии. Он хорошо говорит на иврите, но другие ребята едва начали учить язык. Надо привезти им подарки, поддержать их… – завтра в полдень Анну ждали в Кирие, откуда на юг уходил конвой военных грузовиков. Спустившись к еще пустой стойке портье, она взялась за телефонную трубку:

– Хана отыграет сегодняшний спектакль, и мы поедем. Надо позвонить в Кирьят Анавим, предупредить, что я вернусь на работу в воскресенье… – на встрече в Еврейском Агентстве шла речь о новой должности для Анны. Она застыла, так и не набрав телефонный номер:

– Это большая ответственность, в мои годы, заведовать всеми ульпанами для новых репатриантов. Но они хвалили мои учебники, мои административные способности… – Анна решила сначала посоветоваться с мужем:

– Но не сейчас, когда я приеду с юга. Сейчас пусть он заберет детей на шабат… – несмотря на раннее время, муж оказался на рабочем месте:

– Может быть, и нет ничего… – с надеждой подумала Анна, – может быть, он просто устает, у него серьезная должность… – Михаэль извинился за вчерашнее отсутствие на спектакле:

– Но я приеду сегодня, – пообещал он, – хотя нет, подожди, мне надо сопровождать дипломатов на концерт Тупицы в Кирие… – Анна помолчала:

– Ладно. Тогда приезжай в пансион завтра, перед шабатом. Номер оплачен, дети по тебе скучают. В субботу вечером дядя Авраам забирает всех в кибуц, а в понедельник я вернусь в Кирьят Анавим… – только попрощавшись с мужем, Анна поняла, что Михаэль даже не спросил, куда она уезжает:

– Он занят, у него много работы… – она приоткрыла дверь номера мальчиков на первом этаже, – нельзя на него обижаться… – Моше Судаков свернулся клубочком под одеялом. Эмиль, наоборот, раскинулся по кровати:

– Словно морская звезда… – Анна подобрала разбросанные по комнате сандалии, шорты и майку, – он всегда так спит… – босые ноги подростка испачкал песок:

– И в волосах у него песок… – Анна погладила кудрявую голову, – ему четырнадцать, он хочет стать боевым пилотом, но он тоже еще ребенок… – на половицах валялись камешки, в комнате пахло водорослями и солью:

– Пусть отдыхают, – Анна задержалась на пороге, – они еще растут, им надо много спать… – в столовой она неожиданно обнаружила профессора Судакова. Авраам, в потрепанных шортах хаки и майке, сидел над большой миской лабане, посыпанного свежей петрушкой:

– Питы горячие, кофе крепкий, – завидев Анну, он поднялся, – устраивайся, я тебе все принесу… – женщина внезапно почувствовала голод. На спинке пустого стула висело мокрое полотенце. Авраам провел рукой по рыжим, влажным волосам. В туманном свете утра сверкнула седина, он усмехнулся:

– С Фридой купался. Она вскочила в пять утра, ни свет, ни заря. До сих пор плещется, – он вгляделся в пляж, – но сейчас прибежит, потребует шоколадного молока с булками… – он принес Анне и кофе, и вареных яиц, и творога:

– Насчет вашей с Ханой экспедиции на юг… – доктор Судаков щелкнул зажигалкой, – я подумал, и решил, что отправлюсь с вами… – Анна отставила чашку, он повел рукой:

– Погоди. Я на следующей неделе улетаю в Европу… – больше Авраам ничего не хотел говорить, – возможно, что надолго. Я хочу… – он хотел сказать, что хочет побыть с Анной, но оборвал себя:

– Это ей слушать ни к чему. Фантазии одинокого мужчины на пороге старости… – он выпустил клуб дыма:

– Я хочу быть уверен, что у Аарона все в порядке. Мне надо сделать доклад его матери. Женщина недавно овдовела, она волнуется… – Анна, робко заметила:

– Но конвой военный, а вас нет в списках… – доктор Судаков поднял бровь:

– Я могу позвонить Старику, но не хочется отвлекать премьер-министра мелочами. Думаю, нынешний глава армии, мой бывший боец, генерал Ласков, не откажет мне. В конце концов, я не прошу отправить меня в Эйлат за государственный счет. То есть пока не прошу, разумеется… – подмигнув Анне, он подвинул ей кофейник:

– Сейчас прискачет Фрида, дети поднимутся. Ешь бурекасы, пока сюда не явилась толпа ребятишек… – вытянув ноги, он принялся за сладости.

Пустыня Негев

После выезда из кибуца Саад, где конвой напоили чаем, дорога стала совсем плохой.

Сто километров на юг до нового города, или, вернее, рядов времянок, с табличкой «Сдерот» на обочине, колонна сделала за три часа. Миновав кибуц Яд Мордехай на северной границы Газы, грузовики заскакали по выбоинам шоссе. Хана обернулась. Статуя Мордехая Анилевича, героя восстания в варшавском гетто, тонула в прохладной, белесой дымке. Пятничным утром с моря на прибрежную равнину поползли тяжелые тучи. Пока дождь только собирался, но сюда, в пустыню, доносилось далекое громыхание.

Девушка удивилась:

– Разве в марте случаются дожди… – доктор Судаков, усевшийся за руль военной машины, кивнул:

– И в марте, и в апреле, и даже в мае. В мае, это редкость… – высунувшись из окна, он вгляделся в небо, – но сейчас вполне может разразиться гроза или даже ураган… – в затянутых брезентом кузовах покачивались картонные ящики с наклейками: «Веселого Пурима». Они везли сладости, сушеный инжир и финики, орехи, бутылки виноградного сока. В каждом кибуце по дороге их снабжали свежими фруктами:

– Для наших солдат, – улыбались работники столовой, – и вы тоже поешьте… – Хана грызла крепкую морковку, из корзины, полученной в кибуце Саад. В Сдероте колонна остановилась на перекур рядом с единственными в городе постоянными домами, серого бетона. Грузовики облепили местные мальчишки из восточных семей. В городе жили почти одни выходцы из Северной Африки:

– Сдерот заложили девять лет назад, как транзитный лагерь, – объяснил Хане дядя Авраам, – Эстер сюда часто ездила. Теперь здесь настоящий город… – в настоящем городе оказалось несколько лавок, шиферная автобусная остановка и барак с надписью «Почта Израиля». Над крышей, как и на их грузовиках, бился бело-голубой флажок. Анна разговаривала с матерями мальчишек по-французски:

– Скоро шабат, – обернулась она, – весь город готовит. У многих тоже старшие дети в армии… – женщины несли к грузовиками румяные халы, пирожки с мясом, судки с кускусом и фаршированными овощами, пакеты истекающих медом сладостей. Мальчишки бежали за колонной:

– Передавайте приветы… – они кричали имена, – мой брат тоже служит на юге! Веселого Пурима… – паренек лет пяти упоенно вертел трещоткой. Помахав ему, доктор Судаков усмехнулся:

– Он мне поставил на вид, что я не в военной форме, а я ответил, что здесь как доброволец. Объяснил, что я вообще-то не шофер, а профессор. Тогда он заявил, что тоже станет профессором… – бросив в рот сигарету, Авраам подытожил:

– Станет, как Инге. Кто мог подумать, что сын фермеров из горной глуши защитит диссертацию, что его назовут надеждой современной физики… – Авраам не разбирался в технических науках, но говорил с учеными из института Вейцмана:

– Израиль построит свой реактор, – подумал он, – то есть программа уже началась… – неподалеку от Беер-Шевы, на окраине еще одного города