только семья, а во-вторых, в южном полушарии сейчас осень, сирень не цветет… – Харель прицепился к сирени, словно клещ:

– Он затребовал справку, из Буэнос-Айреса, – вздохнул юноша, – с указанием парков и садов, где высажена сирень. Но хорошо, что он такой дотошный. Если Шмуэль будет чихать, а я нет, это может вызвать подозрения… – Иосиф сидел над учебником испанского языка и занимался с учителем, выходцем из Аргентины:

– У меня неплохой испанский… – хмыкнул он, – спасибо латыни и французскому. Дядя Авраам прав, от американца никто не будет ожидать блестящего знания языка, но подтянуться не мешает… – кроме языка, он зубрил катехизис и заучивал наизусть молитвы:

– Шмуэль мне поможет в Риме… – он все изучал пляж, – на следующей неделе мы с дядей Авраамом улетаем… – отчим отправлялся первым, в Париж:

– Они с дядей Мишелем осмотрятся в Буэнос-Айресе, потом в дело вступит Шмуэль, а потом и я… – у них имелось две зацепки, фальшивое имя, которым пользовался Эйхман и сведения о ювелире, аргентинском немце:

– Мы даже не знаем, Эйхман ли это, или похожий на него человек, – подумал Иосиф, – ладно, на местности мы во всем разберемся…

Ребята из Сайерет Маткаль согласились устроить кузену Горовицу, как они выражались, предварительное испытание. Сам Иосиф в Нахаль Оз не собирался:

– У меня нет времени болтаться по пустыне… – он скосил глаза на соседний балкон, – Анна, кстати, едет на базу с Ханой. Ничего, парни справятся, да и не надо, чтобы Капеллан меня видел… – так они между собой называли кузена Горовица. Наткнувшись на Анну рядом с театром, Иосиф удивился:

– Ты не хотела ходить на спектакль… – женщина слабо улыбнулась:

– Джеки с Эмилем очень просили, чтобы я приехала. Яаков остался дома с мадам Симоной, а Михаэль работает… – она помолчала:

– Может быть, мы в кибуце неправы. Надо говорить о таких вещах вслух, достаточно молчания. Пойдем… – поторопила она его, – только что был третий звонок, но доктор Судаков… – она отчего-то покраснела, – проведет нас за кулисы. Он обещал по телефону. У меня была встреча в Еврейском Агентстве, поэтому я опоздала…

Иосиф давно решил, что он лично ни о чем говорить не будет:

– Если… когда мы привезем в Израиль Эйхмана и фон Рабе, журналисты сюда хлынут толпами, – зло подумал он, – но никаких интервью с нацистами они не получат. Старик настаивает на открытом процессе, как в Нюрнберге, но, будь моя воля, я бы пустил мерзавцам пулю в затылок и сбросил трупы в море… – на черном горизонте мерцали искры корабельных фонарей, в тихой воде отражалось сияние Млечного Пути:

– Вы заканчивайте… – услышал он голос отчима, – и где Фрида? Моше и Джеки давно спят, а ее с Эмилем нет… – Иосиф повернулся:

– Гуляют, ночь сегодня теплая. Вы и сами с Анной не спите… – при встречах с женщиной он всегда чувствовал неловкость:

– Михаэль никогда о ней не говорит, но понятно, что он не такой, как я. Для меня это… – Иосиф не хотел называть вещи своими именами, – это просто времяпровождение. У меня все в порядке с девчонками. У него, кажется, нет, а ведь он женат. Анна, наверное, думает, что он завел связь на стороне. Впрочем, так оно и есть. Пора все прекращать… – напомнил себе Иосиф, – если Моссад о чем-то узнает, и он и я закончим карьеру охранниками на захолустной фабрике. Армии или разведки нам больше не видать, такие люди считаются не подходящими для секретных миссий… – отчим добавил:

– Актрисы и режиссер давно отдыхают, пора и вам сворачивать лавочку. Где Лаура, она пошла к тебе… – Иосиф обернулся:

– Здесь, – бодро ответил он, – газету читает… – кузина мирно дремала, свернувшись на кровати, обнимая детскую сумочку на цепочке:

– Половины стакана шампанского ей хватило, чтобы заснуть… – хорошенькая девушка, в короткой юбке, сидевшая рядом с радиолой, недовольно сказала:

– Я не сторож твоей родственнице. Я не для того у тебя осталась, чтобы слушать ее храп… – Иосиф попытался вспомнить имя девушки:

– Шири или Ширли. Или Шарона. Какая разница, на одну ночь? Она не актриса, она подружка кого-то из театра. Мы с ней танцевали, целовались, ее парень заметил нас и грохнул дверью. Скатертью дорога, как говорится… – выбросив окурок, Иосиф вернулся в номер:

– Я сейчас… – он осторожно поднял Лауру с кровати, – ты пока приберись… – поведя рукой в сторону захламленного стола, он вывел кузину в коридор:

– Хорошо, что дядя Джованни и тетя Клара спят, – порадовался Иосиф, – и хорошо, что Лаура живет в отдельном номере, с Фридой и Джеки… – он вздрогнул. Повиснув на нем, девочка сонно моргнула ресницами:

– Шмуэль… – горячие губы скользнули по его щеке, – поцелуй меня, Шмуэль, я так тебя люблю. Я хочу быть твоей прямо сейчас… – пальцы кузины неловко потянулись к вороту блузки:

– Если я ее выведу на черную лестницу, дело не займет и пяти минут, – весело подумал Иосиф, – но зачем мне это, с семьей под носом? Даже если бы никого рядом не было, я все равно не любитель возиться с девственницами. Пусть вздыхает по своему святоше. Ничего у нее не получится, Шмуэль принес обеты… – в темном номере девчонок он услышал похрапывание Джеки:

– И Лаура пусть спит… – устроив кузину на кровати, он потянулся за одеялом, – утро вечера мудреней… – она опять уцепилась за его руку:

– Шмуэль, не уходи, пожалуйста. Я люблю тебя, всегда буду любить… – Иосиф подумал:

– С другой стороны, мне это может пригодиться в будущем… – наклонившись, он ласково поцеловал девушку в лоб:

– Я знаю, милая. Я еще приду, обязательно… – на цыпочках покинув номер, оказавшись в коридоре, он щелкнул зажигалкой:

– Пора вернуться к Ширли-Шароне, нехорошо бросать малышку одну… – зевнув, Иосиф пошел к своей комнате.

Завтрак в пансионе подавали с шести утра.

В кибуце Анна привыкла подниматься рано. Неслышно двигаясь по комнате, она коснулась темных волос дочери. Джеки спала, уткнув лицо в подушку. На соседней кровати посапывала Лаура, постель Фриды была пуста:

– Купаться убежала… – Анна расправила смятое одеяло, – она, как Иосиф, купается в любую погоду… – в комнате слабо пахло шампанским:

– Лауре пятнадцать лет… – Анна присела на кровать дочери, – она ровесница Фриды. Ей вчера налили немного шампанского, на вечеринке. Нашей Джеки всего двенадцать… – она прижалась щекой к теплым волосам на затылке девочки, – она еще ребенок… – запах шампанского напомнил Анне о рождественском обеде тридцать девятого года:

– Мне было десять, осенью началась война в Польше. Бельгию это не затронуло, страна была нейтральной. Осенью папа заключил большой контракт с немцами, на поставку шоколада в дорогие магазины по всему рейху… – за праздничным столом господин Эльбоген уверенно заявлял:

– Бизнес, как говорят американцы, есть бизнес. Союзники могут воевать с Германией, торговых дел это не касается… – Анна слушала мирное дыхание девочек:

– В Брюсселе той осенью появилось еще больше беженцев, евреев. Они начали приезжать в тридцать восьмом году, после ночи разбитого стекла… – бывшие граждане рейха не задерживались в Бельгии:

– Они все стремились в Америку или Палестину… – Анна поднялась, – папа потом хотел отправить меня в Швейцарию, но было поздно… – включив свет в ванной, она вымыла холодной водой припухшие глаза. Разговаривая с доктором Судаковым после спектакля, она заметила:

– Постановка хорошая, у Аарона большой талант, и девочки отлично играют. Но наших детей в Израиле надо воспитывать на примерах героизма, на историях о мужестве защитников варшавского… – увидев грусть в серых глазах Авраама, она осеклась:

– Не было никакого мужества, – тяжело сказал профессор Судаков, – то есть было, если безысходность называть мужеством. Парни и девчонки не хотели умирать, не оставив после себя следа на земле. Я тогда еще скитался по Польше, без памяти, – он коротко усмехнулся, – но покойная Эстер много рассказывала о восстании. Я бы не стал так легко рассуждать о смелости тех, кого больше нет в живых… – Анна знала, что ночью она плакала:

– Я вспоминала себя в двенадцать лет, – она вздохнула, – Джеки и Яаков считают, что моя мать тоже погибла, с моим отцом. Она отвела меня на сборный пункт для