– Это до Песаха. Теперь мы только на праздник увидимся. Хотя это его обязанность, он офицер, капитан… – муж не распространялся о том, в какой части служит на сборах:

– Я вообще ничего не знаю о его жизни вне кибуца, – поняла Анна, – не знаю, где его квартира, какие у него обязанности в министерстве… Даже о дяде Аврааме я знаю больше… – профессор Судаков на сборах резерва читал лекции солдатам:

– Он обещал, что больше никогда не возьмет в руки оружие, – подумала Анна, – он выступает за мирные переговоры с арабами… – когда заходила речь о родовом доме Судаковых, в захваченном иорданцами Еврейском Квартале, профессор замечал:

– Здесь я делаю исключение. Иерусалим должен быть единым. Ради этого я готов драться когда угодно и с кем угодно… – дождь шуршал за стальными жалюзи. Анне стало тоскливо:

– В Тель-Авиве, наверное, хорошая погода, Михаэль взял детей погулять на променад. Ларьки открыты, в городе мало кто соблюдает шабат. Он купил ребятам фалафель, мороженое, отвел парней в тир. Впрочем, Фрида и Джеки тоже хорошо стреляют. Михаэль любит возиться с детьми, этого у него не отнять. Он отличный отец, то есть в те дни, когда он бывает отцом… – Анна вспомнила сырые зимы в кибуце:

– До Синайской кампании, до всего, что случилось, до его плена. Он приезжал в отпуск из армии, мадам Симона уходила ночевать к приятельнице, а мы не вставали с постели. Но я тогда еще не могла забыть мою девочку, Маргалит… – Анна напомнила себе, что во всем есть и ее вина:

– Мадам Симона мне сказала, что не надо думать о смерти… – свекровь вздохнула:

– У всех умирали дети. Я не доносила сестру Жака до срока, она не жила. Не дал Господь, как говорится. Надо было тебе забеременеть и родить после Маргалит, тогда бы ты так не мучилась… – слезы потекли по лицу Анны, она выронила сигарету:

– Все равно бы мучилась. Но я виновата, я оттолкнула Михаэля, я была на него обижена… – дверь скрипнула, она услышала веселый голос:

– Еще одна полуночница. Я Хане кофе носил, хотя ради чести сварить ей боц, пришлось драться с половиной новобранцев Армии Обороны Израиля. Я подумал, что ты тоже не откажешься от чашки… – Авраам осекся. Стройные плечи в армейской рубашке дергались, он услышал сдавленный плач:

– Как ночью в кибуце, когда Михаэль вернулся из плена. Анна убежала от него, испугалась. Она ничего не говорила о случившемся, я не знаю, что с ними произошло. Да какая разница, – разозлился Авраам, – она опять плачет. Обещаю, что это в последний раз…

Решительно переступив порог комнатки, он привлек Анну к себе.

Сторожевая будка стояла на западной границе базы. До египетской территории отсюда оставалось каких-то пять километров. В последнее время стычки на юге утихли, но от Нахаль Оз было совсем недалеко до одноименного кибуца, где четыре года назад арабская банда похитила и убила офицера безопасности, Рои Ротберга.

На курсе молодого бойца Аарону и его товарищам зачитывали надгробную речь, произнесенную на похоронах Рои генералом Моше Даяном. Аарон вглядывался в затянутую дождевым маревом темноту:

– За границами нашего государства лежит океан ненависти, ждущий своего часа, чтобы отомстить нам. Не делайте ошибок… – голос офицера взлетел вверх, – мы поколение, долженствующее вернуть себе еврейские земли. Без стальных шлемов и затворов пушек мы не выстроим дома и не посадим деревья. Судьба нашего поколения, наш выбор в жизни, быть сильными и настойчивыми, вооруженными и безжалостными… – Аарон опустил бинокль:

– В то время Израиль готовился к Синайской кампании. Генерал Даян не мог сказать ничего другого, особенно на погребении жертвы арабского террора. Он вообще ястреб, как их называет дядя Авраам… – в углу деревянной будочки стояла винтовка Аарона. Наверх вела шаткая лесенка. Окна на посту закрыли жалюзи, однако ночной холод проникал внутрь, залезая под куртку, свитер и рубашку. Уткнув нос в уставной шарф, юноша склонился над стальной чашкой кофе. Зная о его религиозности, ребята, предыдущие дежурные, оставляли включенным в розетку бак с водой. На столике притулилась банка молотого кофе, сахар и консервированное молоко:

– Хорошо, что к вышке протянули электричество, – Аарон чихнул, – но я все равно не могу включить свет. Не только из-за шабата, но и по правилам безопасности… – курить дежурным разрешали, но Аарон соблюдал субботу:

– Писать тоже нельзя, хотя в таком холоде много и не напишешь… – он носил толстые перчатки, – остается только читать Тору или конверты из дома… – весточки от матери приходили каждую неделю. Аарон знал об успехах младшего брата в школе:

– Все учителя вспоминают тебя… – он всматривался в ровный почерк, – они говорят, что вы с Хаимом похожи серьезностью. Ирена тоже преуспевает в подготовительном классе, она всеобщая любимица… – мать присылала и фотографии:

– Мы все ждем тебя, милый мой, – он разглядывал знакомую гостиную в квартире Горовицей, – ребе посылает тебе благословение… – Ева тоже отправляла открытки из Балтимора:

– Тетя Дебора беспокоилась за мою студенческую квартирку, но, как видишь, у меня здесь тоже все цветет… – названая сестра развела на подоконниках розы и герань, в углу комнаты стояло лимонное дерево:

– Зима выпала холодной, но моим цветам морозы не мешают… – Аарон нисколько в этом не сомневался. На коленях сестры свернулся смешной пятнистый клубочек:

– Я не стала называть его Ринченом, – Ева нарисовала грустную рожицу, – он Корсар, в честь погибшего Корсара и потому, что его нашли в пустой лодке на Ист-Ривер… – приютского щенка Еве сосватала, как выражалась сестра, мисс Кэтрин Бромли:

– После смерти мистера Зильбера она продолжила его работу в обществе защиты животных. Она и нашла мне малыша, после твоего отъезда. Он дворняга, но очень умный и преданный пес… – в Меа Шеарим животных никто не держал:

– Хотя рав Арье Левин любит кошек, – улыбнулся Аарон, – и всегда подкармливает птиц… – Аарон и сам носил в карманах военной формы крошки хлеба. После завтрака, выходя из столовой, он вскидывал голову:

– Странно, в Израиле голуби обычно коричневые, а сюда прилетают только белые птицы… – голуби порхали рядом, садились ему на плечи, доверчиво клевали крошки из ладони:

– С тех пор, как ты уехал, – писала мать, – Хаим ухаживает за голубятней, но птицы больше не появляются, домик стоит пустым. Мой милый, возвращайся домой быстрее. После Еврейской Теологической Семинарии ты сможешь устроиться помощником раввина в любую синагогу на Манхэттене… – Аарон подумал о новостях в газете:

– Америка посылает солдат во Вьетнам. Папа стал капелланом в армии, не имея никакого военного опыта. Мне, после двух лет в Цахале, будет легче… – он еще не решил, что ему делать:

– Дядя Меир погиб, маме нужна поддержка с младшими. Ева вряд ли осядет в Нью-Йорке, она выбрала специализацию по тропическим болезням… – сестра хотела вернуться в Индию:

– Я связалась с Бомбеем, – написала Ева, – в госпитале Святого Фомы меня ждут. Пока рано о таком говорить, я всего лишь на первом курсе, но летом я публикую первую статью, в соавторстве с Маргаритой. Мы хотим работать вместе, пусть и на разных континентах. Судя по ее работам, она обещает стать выдающимся исследователем… – Аарон, было, попытался спросить совета у ребе. Из Бруклина пришло короткое письмо, где он прочел обычное наставление:

– Следуй своей дорогой, не сбивайся с пути, – хмыкнул юноша, – читай Теилим, то есть Псалмы… – он всегда брал на дежурство карманный томик Танаха. Вернув письмо матери в книгу, Аарон поднял глаза. Юноша насторожился, в непроницаемой черноте горизонта ему почудилось движение:

– Всего лишь птица, – успокоено понял Аарон, – кажется, тоже белая… – дежурного на посту снабжали мощным биноклем. Открыв ставни, поднеся оптику к глазам, он полюбовался одиноким голубем:

– Она… Хана, тоже похожа на перелетную птицу, – Аарон все время возвращался к ней мыслями, – она хрупкая, изящная, словно голубка… – жалюзи зашуршали под ветром, зашелестели страницы Танаха. Над базой прокатился раскат грома, в холмах опять забили молнии. Яркий свет упал на черные буквы:

– Белый огонь