его отсутствия, плохой воды, отсутствия крова, воздействия экстремальных температур и холода, пыли и грязи, мучений насекомых". Загрязненная вода ставила их перед дилеммой выбора: смерть от жажды или болезни. "Недоедание и диарея серьезно снижали боеспособность армий, вызывая депрессию, вялость, ночную слепоту, мышечную слабость, невралгию и подверженность основным заболеваниям. В итоге истощенные люди не могли маршировать и сражаться и погибали". Один капитан из Вирджинии признался своей жене: "Это меня совсем сломало. . . . [Я] нахожусь в состоянии истощения. . . . Я никогда не видел бригаду настолько разбитой и непригодной к службе". Иногда подразделение не вступало в бой. Капитан из Массачусетса сообщал: "Мы, наша бригада, сделали четырнадцать вылазок на вражеские укрепления, но в конце концов никакие уговоры, ни героические примеры, ни угрозы, ни что-либо еще не смогли заставить строй сдвинуться с места". Это не было ни нежеланием убивать, ни трусостью, поскольку солдаты знали, что дальнейшие вылазки будут бессмысленны, и они были измотаны. Идеология уже не имела значения - они с радостью разошлись бы по домам. Более свободные народы, такие как коренные американцы, ушли бы домой, если бы их сражения были хотя бы наполовину такими угрожающими, как это.

У некоторых солдат были и политические разногласия. Они выступали против призыва в армию, считая, что это "война богатых и борьба бедных", а конфедераты отрицательно относились к решению Ли перенести войну на север, на территорию Союза. Большинство солдат Конфедерации считали, что они подписались защищать свой собственный штат. Марк Вайц утверждает, что солдаты обеих сторон рассматривали призыв в армию как контракт. Если они считали, что правительство не выполняет свою часть контракта, они считали свой уход оправданным. С беспрекословной идеологической приверженностью было покончено. Геттисбергское поражение привело к кризису в Конфедерации, которая была вынуждена объявить амнистию дезертирам, чтобы пополнить поредевшие ряды армии. Краткосрочные отпуска также разрешались офицерами полков, если они считали это необходимым для предотвращения более длительного отъезда.

Макферсон отвергает тезис о том, что американцы XIX века были более жестокими или легче принимали смерть, чем современные американцы. Он также преуменьшает значение обучения, дисциплины и лидерства в мотивации солдат к сражению, заявляя: "Добровольческие полки Гражданской войны, как известно, были неполноценными в первом, слабыми во втором и изначально шаткими в третьем". "Белые американцы в 1861 году были самыми индивидуалистичными и демократичными людьми на земле. Они не очень-то жаловали власть, дисциплину, послушание". Я скептически отношусь к подобным американским культурным тропам, и армия ответила на это усилением принуждения. Трусов иногда расстреливали, но чаще их отдавали под трибунал и позорили. Рядовой Союза писал: "Трусов здесь мало, а те, что есть, барабанят перед парадом полка". Генерал Конфедерации угрожал "вышибить мозги первому, кто покинет строй". Рядовой Конфедерации писал, что его бригаде пришлось наблюдать, как пойманного дезертира, "жалкое создание", били тридцатью девятью плетьми по голой спине - наказание, которое, как они знали, обычно применялось к рабам.

Но чаще всего принуждение исходило от товарищей. С приближением первого боя нарастал и страх, но это был страх оказаться недостойным мужчиной, трусом на глазах у товарищей. За ним следовало чувство облегчения и даже радости, когда солдат чувствовал, что он преодолел свой страх и смело стреляет в противника. Страх перед боем подкреплялся страхом перед тем, что товарищи и офицеры назовут его трусом. По словам Хесса, солдаты Союза думали о "линии... все в контакте, локоть к локтю". "Люди сражаются массами", - объяснял один из офицеров Союза. "Чтобы быть храбрыми, они должны быть воодушевлены чувством товарищества. Плечо должно касаться плеча". Хесс заключает: "Если бы можно было выделить один фактор, который является наиболее важным для того, чтобы солдат мог выстоять в бою, то это была бы безопасность товарищества". Макферсон цитирует полковника Союза, который писал о Шилохе: "Те, кто стоял плечом к плечу в течение двух ужасных дней этой кровавой битвы, были скреплены стальными обручами, более крепкими, чем сталь" Связанные общей опасностью, они были "группой братьев", чья взаимная зависимость позволяла им сохранять самоуважение и функционировать как боевая единица. Если один человек окаменевал от страха, он ставил под угрозу выживание всех, навлекал на себя презрение и остракизм, терял самоуважение как мужчина.

Принуждение со стороны группы сверстников было более эффективным, чем принуждение со стороны офицеров, хотя солдаты подчеркивали, что офицеры, ведущие с фронта, заставляли своих подчиненных идти вперед. Но репутация труса преследовала солдата и его семью даже в мирное время, учитывая комплектование подразделений из отдельных населенных пунктов. В письмах постоянно звучала фраза "Смерть перед бесчестьем". Солдат из штата Огайо писал, что трясся как лист перед своим первым сражением, но решил "выполнять свои обязанности как мужчина, пусть последствия будут любыми. Я лучше умру как храбрый человек, чем буду носить имя труса". Ветеран из Нью-Йорка, провоевавший два года, ответил своей сестре: "Ты спрашиваешь меня, не тревожит ли меня мысль о смерти. Я отвечу, что не хочу умирать... но у меня слишком много чести, чтобы оставаться в стороне, пока другие идут вперед. Я сама большая трусиха, как никто другой, но дайте мне мяч [пулю] раньше труса, когда все мои друзья и товарищи идут вперед". Это были не силы тесных первичных групп на разрозненных полях сражений ХХ века, а давление более крупных групп в одной из последних войн, которая велась в длинных, плотных рядах.

Геттисберг представлял собой большое поле боя площадью более 11 000 акров. Линии наступления конфедератов растянулись на восемь километров по большой дуге через поля, леса, невысокие холмы и обрывы. Полк сражался в двух-трех линиях, за которыми располагались резервы. Бежать из боя было рискованно, так как военная полиция в тылу расстреливала дезертиров, а резервные подразделения, сковывающие распадающуюся линию, собирали отставших и пресекали бегство. Но в лагере и на марше наблюдение было затруднено, а до дома было недалеко. К концу января 1863 г. из армии Союза дезертировало 185 тыс. человек, которые не столько бежали, сколько ушли. Были и "отлынивание" на марше, и "французский отпуск" (возвращение домой без разрешения на несколько дней), и долгосрочное дезертирство. Многим солдатам Конфедерации не хватало обуви, одежды и продовольствия, и они не могли выдержать изнурительный график марша, которого требовала стратегия Ли. Другие откликнулись на душераздирающие призывы своих семей вернуться домой. По оценкам Ли, в битве при Антиетаме отсутствовала одна треть его войск. Официальные оценки дезертирства составляли 10-15% среди конфедератов и 9-12% среди солдат Союза, но эти цифры считаются слишком низкими. Очень немногие дезертиры руководствовались моральными соображениями,