Я подумала, что именно сегодня, когда Николай был там, на Осташковском шоссе, Бельчику не стоило пускаться в такие воспоминания. И я ему сказала:

—      Ты жалуешься, что тебя сейчас не взяли. Но вспомни, в скольких операциях ты уже был. А я? Что я, подрядилась здесь сидеть?

Бельчик живо возразил, что, во-первых, у меня вся техника, значит мне уже нельзя рисковать. Во-вторых, я все-таки женщина.

—      Спасибо тебе за «все-таки», но, как тебе известно, наши девушки имеют не одну ходку. Все, кроме меня.

—      Ну как же Бечирбек тебя отпустит, когда Захар Иванович приказал тебя беречь, как жемчужину!

—      Ничего он не приказывал, — закричала я, — никаких жемчужин! Никогда он не выделял меня! Никогда!

—      Да чего ты раскипятилась, — сказал Бельчик миролюбиво. — Мы же знаем, что Захар Иванович был другом твоих родителей, что они вместе в гражданскую... Всё понятно, по-человечески, чего ты?..

Сама не знаю, чего я психанула. Но потом я успокоилась, и мы очень хорошо с Бельчиком поговорили.

Это был какой-то необыкновенный вечер, и если бы мы всё время не думали о наших на шоссе, то очень спокойный. Спокойный, конечно, по нашим условиям, потому что никогда, ни на одну минуту не прекращалась стрельба в отдалении: ухали где-то зенитки и противотанковые пушки. Только что у немцев появились шестиствольные миномёты, их тоже было слышно. Но мы не обращали на это внимания. И к ракетам, все время вспыхивающим над лесом, тоже привыкли.

День и ночь, не угасая, стояло зарево на горизонте: жгли деревни. И к этому привыкнуть никак было нельзя. Мы не видели багровой и как будто неподвижной пелены только когда спали. А когда просыпались, она первая бросалась в глаза.

И наши партизанские деревни не походили на обычную деревню не только потому, что все здесь были вооружены до зубов, а у колодцев и штабных изб выставлялись часовые.

Несмотря на то, что народу было много и большинство — молодых, стояла тишина. Если два партизана поругаются, так и то негромко; если песня — вполголоса.

Нельзя было так скоро ждать наших обратно. Хотя Дед ничего по этому поводу не говорил, видно было, с каким нетерпением он их ждет. Он очень верил в Дзитиева, в его удачливость, и с удовольствием вспомнил разработанную им «операцию у стожка». Наши люди, ходившие на шоссейку, наткнулись на поляне на стожок сена, недавно выкошенного. Стожок был только что накидан. И Дзитиев сообразил, что аккуратные немцы, если уж затратили какой-то труд: накосили, набросали стожок, то обязательно придут сюда за сеном. И вернее всего, приедет пара каких-нибудь зачуханных солдатёшек из интендантской команды. Тем более что поляна недалеко от шоссейки и, следовательно, опасаться партизан они не будут. И вероятно, они приедут скоро, пока не зарядили осенние дожди.

Послали засаду к стожку. И действительно, на лесной дороге появилась зеленая фура, запряжённая парой лошадей. В фуре — два фрица. Они и рта раскрыть не успели, как их сгребли вместе с сеном, фурой и лошадьми...

Все эти ночи мы, конечно, спали вполглаза. Когда кто-то прошел под нашим окном, насвистывая, Бельчик пробормотал: «Что это еще за дурость!» Но я сейчас же выскочила, потому что насвистывали немецкое танго «Сегодня ночью или никогда!», и этот дурацкий мотив, конечно, мог высвистывать только Николай.

Он стоял, привалившись к плетню, в немецком мундире, в пилотке, сдвинутой назад, и беззвучно смеялся, так что даже в темноте сверкали зубы. Я не видела его глаз, но угадывала в них знакомое мне плутоватое выражение.

Я набросилась на него:

—      Почему не идешь в избу, что это за свист под окном? Ты что, в Берлине, что ли, у себя во дворе?

—      Но ты же знаешь, Шер-Ныш, — ответил он мирно, — что немецкие юноши так вызывают на улицу любимых девушек. «Сегодня ночью или никогда!» — замурлыкал он.

Я потащила его в избу.

—      Послушай, — сказал он ни к селу ни к городу, — я знал одного трактирщика, старика. Он был жуткий пьяница и, как напьется, всегда поёт на весь поселок: «Сегодня ночью или никогда!» Правда, смешно?

Подумать только! Неужели ему нечего было сейчас рассказывать, кроме как про берлинского пьяницу?

Я даже подумала, что он сам пьян, но это, конечно, было невозможно.

Бельчик вскочил и тоже набросился на Николая:

—      Где Бечирбек? Где Тима?

—      Повели к Деду фрицев с «Голубыми углами», — стаскивая сапоги, сказал Николай.

—      А как взяли?

— Обыкновенно. На шоссейке. Шел пикап. В нем — два ефрейтора. Ефрейторов взяли. На их же машине доехали до нашего леса.

—      Ты вёл машину?

—      Н-нет. Я немножко того... — Николай покрутил пальцем у головы, — одурел! И сначала Дзитиев вёл. А потом я.

Больше мы ничего не могли добиться. Он уже спал.

Нам оставалось только дожидаться Дзитиева и Тиму. Сначала пришел Тима, который тоже не отличался разговорчивостью. Сказал только, что все нормально: есть два ефрейтора из «Блаувинкель» и сейчас Бечирбек с Дедом их допрашивают. Он еще добавил, что Николай «был на высоте».

—      А именно? — спросила я. Все-таки нам было не все равно, как себя вёл наш товарищ.

Но Тима заявил, что ничего рассказывать не может, потому что у него начинается приступ. Он носился со своей малярией, как дурень с писаной торбой. Он снял сапоги и мгновенно уснул, улегшись рядом с Николаем на широкой деревянной кровати, оставшейся нам от хозяев.

Мы с Бельчиком просто кипели и, конечно, не ложились, пока не пришел Дзитиев. Он и не подумал заваливаться спать и даже сапоги не снял, только сбросил «тигровую шкуру» и сел пить чай, который я оставила на угольях на загнетке и сейчас разогрела, подбросив для скорости кусочек тола. За чаем он и рассказал все происшедшее, даже в лицах.

Осташковское шоссе не особенно оживленное, тем более под вечер. По обе стороны тянулся Осташковский лес, большей частью лиственный, и потому сейчас, когда листья начали облетать, довольно хорошо просматривавшийся.

Все трое залегли у самого шоссе. Пропустили три мотоцикла, ехавшие на большой скорости на короткой дистанции друг от друга. Пропустили трёхтонки со стройматериалами. Фуру с хлебом. И вдруг заметили новенький пикап с голубым треугольником на борту.

Наши «проголосовали». Николай сказал: «Довези нас до Волчков, мы из «Тодта» — строительной организации, — и протянул удостоверение, сработанное мной с точностью до хвостика в подписи начальника участка. Не успел водитель кивнуть, как наши вскочили в машину. В пикапе сидели два ефрейтора и играли в карты,

«Сдавай и нам», — предложил Николай.

Банкомёт начал тасовать колоду, и тут на него налетел Дзитиев. Тима взял второго ефрейтора. Николай прикончил водителя, когда он пригнулся, чтобы вытащить из-под сиденья пистолет.

Дзитиев сел за руль, а