— Теперь я понимаю, почему ты боялся раздеться передо мной в отеле. Ты не мёрзнешь, верно? Просто скрывал царапины? Покажи. Я не буду тебя осуждать. Ведь я рано или поздно увижу.

Он поднял на любимую глаза и виновато произнёс:

— Я так тебя люблю, Таечка. Клянусь, я люблю тебя больше Рая и всех семи небес. Но я не могу показать.

— А в первую брачную ночь ты собираешься кутаться в пуховик? — она нежно улыбнулась. — Покажи, не стесняйся.

Тая мигом засучила его рукав и увидела многочисленные шрамы от порезов в виде древнеславянских символов Бережа. Два из них были ещё свежими и кровоточили. Девушка ужаснулась и постаралась стянуть с него свитер. Юноша послушно разделся. Суббота расстегнула его рубашку, испачканную в засохшей крови в области груди и запястий. Антон перестал сопротивляться. Он похоронил пурпурное лицо за ладонями и задрожал от постыдного плача. На его груди зияли такие же кровавые кресты, превратившиеся в рубцы, а на шее висел деревянный оберег Алатырь. На животе Тая увидела кривую надпись: «Ты грязная тварь и мерзость, если не умрёшь за своего господа Дердера». Она обошла юношу и стала разглядывать спину. Идеально выведенные ножом слова «жертва», «Велес», «Перун», «первый бог земли славянской Дердер», «проклятие», «искупление», «свет» расписывали всю плоть от шеи до копчика. Тейзис тихо вскрикнула и закрыла рот ладонью. Антон сгорбился, пряча лицо, горько заныл и уткнулся лбом в стену.

— Кто это сделал? — прошептала Тая. Он замотал головой. — Вы не христиане! Язычники? Маги? — Антон закивал. — И порезы тебе сделали в вашей «церкви»? — Кивки. — Но ведь… ведь твой отец там священник… — Утвердительно замотал головой. — Это сделал он? — Кивок. — Я не верю. Антон, я не верю! А Кася? А твоя мама? Бабушка с дедушкой? Они же тоже ходят в церковь. Неужели и они…

На слова «мама», «бабушка с дедушкой» и «Кася» измученный лжехристианин тоже отреагировал отчаянными кивками. Тут он отлип от стены, схватил за плечи онемевшую от ужаса возлюбленную и зашевелил губами:

— Пожалуйста, не говори никому, — завыл он, стараясь не переходить на жалобный визг. — Я обещал не говорить. Он мой отец. Понимаешь? Я не мог остаться. Но я не знаю, как это прекратить. Это моя семья. Они любят меня. Они любят бога. Я тоже люблю Бога, я верю! Но мне больно. Я слабый. Плохая свёртываемость крови. Папа с детства говорил, что я никуда не гожусь. Из-за крови. Кася куда лучше. Но я так хотел ему угодить. Ведь я верю. Я всей душой верю, но я не могу, как они. Зато я могу по-другому. Ты стала моим храмом, понимаешь? Мне больше не нужна церковь. Бог в тебе. Бог в любви. Не в церкви. Но я всех подвёл. Опять подвёл.

С каждым словом его речь становилась всё более сбивчивой и неразборчивой, через минуту он перешёл к судорожному чтению древнеславянских молитв, ненавистных ему, но с детства знакомых, вызубренных до такой степени, что они первыми приходили на ум, когда не находилось слов. Тая улучила момент и стала красться к двери. Антон спохватился и прервал молитву:

— Таечка! Пожалуйста, не уходи. — Он накинул рубашку на плечи и бросился к ней.

Тейзис замерла, вжавшись в стену. Она не понимала, откуда в ней столько благородства, но из любви к созданиям Творца согласилась остаться и выслушать его историю. Суббота отвела Антона обратно в спальню и уговорила вновь оголить спину. Свежие порезы и едва затянувшиеся вчерашние раны она обрабатывала спиртом и мазала облепиховым маслом, которое отыскал для неё жених. Тоша молча терпел.

— Больно? — спрашивала девушка, когда переходила к новой царапине.

— Нет, только жжёт слегка. Кровь ещё не скоро остановится.

— Давай повязку наложу.

Антон долго сопротивлялся; отец проверял их порезы каждый день. Но Тая добилась, чтобы он сходил на кухню за бинтом.

— Шрамы можно потом удалить, — приговаривала сестра милосердия, перевязывая его предплечье. — Видно почти не будет. Конечно, следы останутся, но никто не узнает, что это были за надписи. Сможешь носить рубашки с коротким рукавом. Руки восстановятся быстро, порезы неглубокие.

— Ты останешься со мной? — умолял Антон.

Она прекратила бинтовать его руку.

— Не знаю. Зависит.

— Что я должен сделать? — он подался вперёд.

— Уйти из дома. Сдать отца полиции. И рассказать обо всём моей семье.

— Я не могу! — изумился юноша.

Тейзис в гневе стукнула ладонью по мягкому матрасу:

— Ты правда не понимаешь или идиотом прикидываешься? Вы сектанты. Ты ушёл из церкви и думаешь, что всё закончилось? Твои родители собираются и дальше калечить людей.

— Почему калечить? — враждебно рявкнул Антон. — Мы учимся смирению. Этот мир несовершенен. Зачем же ждать от него совершенства? Уходит соблазн носить непристойно открытую одежду. Это нравственность. Очищение через боль и страдание. Мне просто не хватило выдержки. Я корю себя за то, что ушёл. Это грех и слабость. Грех. Грех!

Тейзис покачала головой и заглянула ему в глаза.

— Ты выдавливаешь из себя каждое слово. Ты веришь в то, что сейчас говоришь? — зло процедила она. Юноша отвернулся и тяжело выдохнул. — Твой дом тонет во тьме. Неужели ты не видишь?

— Вижу. Но он мой отец. Я люблю его. Может, я смогу нас вытащить «из тьмы».

— Хорошо. Как? Вернёшься домой, нацарапаешь новые слова на плечах, будешь ждать, пока тебя заживо похоронят или сожгут ради высшей миссии? Тебе себя совсем не жаль? Пожалей хотя бы меня! Наших будущих детей пожалей. Это нужно остановить.

— Так ты готова остаться? — Тоша затаил дыхание.

— Это не я остаюсь с тобой. Это ты остаёшься со мной.

— Остаюсь, — он обнял её горячие плечи.

Дитя сектантов понимал, что без разоблачения семьи никак не выйдет, и поведал обо всём, что знал. Теперь Тая хранила все его тайны, словно ангел из братства аль-хафата, и взяла с него обещание, что завтра юноша повторит своё признание Дамиру Вильдановичу и её братьям, а не то придётся объясняться уже с полицией. Антон поклялся собственной жизнью. Пока Тая застёгивала сапоги, Чипиров впопыхах рассказывал, что копил деньги два года и собрал шестьсот тысяч, чтобы хватило на первое время; что планирует снять хорошую квартиру или даже купить дом загородом, взяв кредит; что он окончил «Церковные искусства», работает на двух работах и параллельно учится на заочном отделении по направлению «Религиоведение», читает на старославянском и древнегреческом, но втайне мечтает поступить на врача, и он уже знает на латыни названия болезней, частей тела и скелета, штудирует анатомию и готовится к вступительным экзаменам; вот станет он известным