class="p">Во-первых, на мой взгляд, между суждениями экспертов (не думаю, что в этом случае подходит слово «компетентные лица») и тем, что можно назвать массовой культурой или мейнстримом, есть множество промежуточных звеньев. И непосредственный адресат экспертов, это, прежде всего, те люди, которые непосредственно примыкают к экспертам, и которым присущ азарт познания, тяга к философствованию, независимо от рода их занятий.

Во-вторых, существует контекст моей книги, моя позиция, непосредственно не вытекающая из степени моей компетенции. Это и есть мои главные резоны.

Но сейчас (декабрь 2016 года), когда на русском языке издана переписка Хайдеггера и Арендт, когда вышли в свет «Чёрные тетради» Хайдеггера[810], когда пришлось прочесть «истолкования» этих «тетрадей», прослушать соответствующие «круглые столы», которые оказались доступны благодаря Интернету, меня вновь стали одолевать сомнения. И преодолел сомнения, прежде всего по той причине, что когда читал и слушал экспертов, убеждался в том, что моя интуиция принципиально не отличается от их мнений.

Но по некоторым вопросам хотелось бы уточнить свою позицию.

Первое.

Не знаю, когда дойдут до меня «Чёрные тетради», смогу ли их осилить, или, как в иных случаях, ограничусь рефлексией экспертов. Но позволю себе сказать следующее.

Упрощения (хорошо бы не опрощения) взглядов Хайдеггера в отношении идеологии нацизма и антисемитизма неизбежны и необходимы. Очень важно, чтобы цивилизованное человечество имело чёткие, недвусмысленные позиции по этим вопросам.

Вместе с тем Хайдеггер остаётся одним из величайших умов в истории философии, шире, культуры, можно назвать его аргументы аргументами Мефистофеля, или как-то иначе, но отмахнуться от них невозможно. И нацизм, и антисемитизм, не привнесены к нам из другой цивилизации, они отступили, но не исчезли, никогда не исчезнут, только могут поменять своё обличье. Именно по этой причине столь важно вчитываться и обсуждать «Чёрную книгу» не прибегая к публицистике. Такие обсуждения укрепляют дух мировой культуры и становятся защитной реакцией (настолько, насколько это возможно) от будущих опасных эксцессов. А нам остаётся обращаться к «истолкованному», чтобы научиться распознавать обличья «нацизма и антисемитизма», даже в тех случаях, когда они могут показаться безобидными.

Второе.

Мой текст не мог бы появиться без книги Н. Мотрошиловой (отчасти, книги Р. Сафрански). Ничего зазорного в этом не вижу, но «Платон мне друг…»[811], и у меня есть право высказать собственную точку зрения.

Ещё раз вообразим себе «вход» и «выход» взаимоотношений между Хайдеггером и Арендт.

На «входе»: умная, красивая, искренняя студентка, которой 19 лет, и Учитель, который старше её на 17 лет, уверенный (самоуверенный), что в него должны влюбляться юные особы, если у них хватит ума, а ещё больше интуиции, прозреть масштаб его философствования.

На «выходе»: прошло ровно 50 лет, женщине 69 лет, мужчине соответственно 86 лет, они живут в разных странах, женщина навещает своего Учителя, который по-прежнему бесконечно ей дорог, расстаётся в беспокойстве о его здоровье, но, возвратившись домой, внезапно умирает. Учитель пережил её на полгода, и мы вправе сказать, что они умерли в одно и то же время.

Меня, не менее Н. Мотрошиловой, потрясает, ошеломляет, сбивает с ног, злит, растаптывает, крик застревает в горле, – не могу найти точные слова – когда воображение прокручивает этот «вход» и «выход». Возникает естественный искус придать этому «входу» и «выходу» универсальный характер, но понимаю, что следует удержаться от обобщений. Ещё и по той причине, что сегодня у нас нет оснований проводить непроходимую границу между чувствительными женщинами и не чувствительными мужчинами.

Н. Мотрошилова прибегает к слову «любовь», как бы допуская, что слово это снимает многие вопросы во взаимоотношениях Хайдеггера и Арендт. Соглашусь (как обойтись без этого слова) и не соглашусь одновременно. «Любовь» (слово, понятие, термин) не некая герметичная монада, равная самой себе, не некий готовый эталон, помогающий распознать настоящее и фальшивое. Это просто попытка удержать в одном слове то, что как-то надо обозначить, даже осознавая, что оно не подчиняется рацио.

Мне уже приходилось писать, повторю, прошло время, и слово это начало всё больше выдыхаться. Возможно, подобно некоторым северным народам, у которых нет обобщающего слова «снег», но есть множество слов со значением «снежного», следует отказаться от единого слова «любовь» и употреблять различные слова, которые способны фиксировать те или иные проявления «любви».

Или придумать слово, которое имело бы в виду только то, что относится к «любви» между мужчиной и женщиной, расширив его границы на «любовь» между мужчиной и мужчиной, женщиной и женщиной. Но и в этом случае необходимо осознавать, что отношения эти всегда уникальны и неповторимы, всегда «вещь, которая сама по себе».

В полной мере уникально и неповторимо то, что происходило между Хайдеггером и Арендт.

Женщина, готовая стать (и во многом являвшаяся) адвокатом своего Учителя в вопросах, по которым другим не простила бы самую толику фальши. В этом и проявилась её глубинная женская суть. И остаётся только догадываться, как бы она повела себя, прочтя «Чёрные тетради». Не исключено, что просто сказала бы себе (только себе): «будто я всего этого не знала».

Мужчина позволил женщине быть его музой, не более того, возможно на самом деле считал, что политическая философия не совсем философия,

…кто-то вправе сказать, что Ханеке[812] не прав, что «любовь» имеет в виду взаимоотношения молодых, не следует использовать слово «любовь», когда речь идёт о старой женщине, становящейся маразматичной в преддверии смерти, и о старом мужчине, который ухаживает за ней, это не совсем «любовь»…

но дело не только в этом, муза не должна создавать свои труды, не должна становиться знаменитой, только оставаться при великом человеке, не более того.

А нам остаётся разгадывать то, что происходило между Хайдеггером и Арендт, продолжая разгадывать самих себя во времени, в котором мы оказались.

В заключении приведу слова Хайдеггера из переписки с Арендт:

«Мы сами превращаемся в то, что мы любим, оставаясь самими собой. И тогда мы хотели бы отблагодарить возлюбленного, но не в состоянии найти что-либо достойное его. Мы можем отблагодарить только самими собой».

На мой взгляд, несмотря ни на что Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт, в целом, смогли отблагодарить друг друга. Это постоянно следует иметь в виду.

И самое последнее.

Не собираюсь скрывать своё упрощение, опрощение, арифметика, таблица умножения, дважды два – четыре, как хотите, так и называйте.

Для меня Ханна Арендт – великая женщина в высшем значении этого слова. Именно великая женщина, которая по определению не может быть идеальной.

О Мартине Хайдеггере, как мужчине, этого сказать не могу.

Опус четырнадцатый. Три азербайджанские повести: табуированная