был крещен при рождении). Но фактически письмо стало изложением причин, по которым сама Симона Вейль не считала для себя возможным принять крещение и причастие в Католической церкви, к чему давно стремилась ее душа. Симона видела в этом положении не только свою личную трудность. Она полагала очевидным, что «Церковь, называясь по имени католической, в действительности таковой не является»6, что она не способна оживотворить человечество духом любви и истины, и причины этого – в ментальных устоях римского католицизма. Более того, она считала, что Церковь несет немалую долю ответственности за болезни европейской цивилизации, в частности находя в ряде ее преданий и установок то, что в какой-то мере явилось моделью для тоталитарных идеологий ХХ века.

«Размышление над этими проблемами для меня (…) не только важнее самой жизни, ибо речь идет о вечном спасении; но я считаю их куда более важными, чем вопрос о моем спасении. Забавой в сравнении с ними кажется выбор между жизнью и смертью»7, – писала Симона, убежденная, что ей открыта некая правда, чрезвычайно важная для Церкви и всего человечества, которая должна быть высказана. Предчувствуя, что ее собственное время на земле истекает, она спешила высказаться и нуждалась быть услышанной.

Восприятие письма к священнику-доминиканцу, изданного после смерти Симоны, в 1951 году, оказалось несколько затруднено и обстоятельствами, и самим способом публикации. В рукописи, с которой текст был напечатан, отсутствует начало, нет ни слов прощания, ни подписи. Оборвать письмо аффектированным восклицанием было не в правилах Симоны Вейль; так что, судя по всему, и последний лист уничтожен. Эту утрату можно объяснить только тем, что о. Кутюрье сам убрал все в тексте, относившееся лично к нему, и скрыл свое имя.

Однако в рукописи первого варианта письма, сохранившегося среди бумаг Симоны, имеются и начало, и конец.

Начиналось оно так.

Вторник 15 сентября 1942 г.

Отец,

Мой брат, находящийся здесь же, в Америке, профессор математики в Бетлехеме8 (скажу кстати, он математик самого высшего уровня), прислал мне письмо, которое я здесь прилагаю, хотя в нем содержатся высказывания поразительно наивные. Но я не сумела бы лучше объяснить Вам его точку зрения.

Он женат на разведенной женщине с сыном от первого брака. Это и есть тот мальчик, о котором идет речь в письме. Ему одиннадцать лет. Мой брат совершенный агностик. Моя невестка, насколько знаю, неверующая, хотя, может быть, со смутной наклонностью к католической религии, в которой она выросла. Она находится под полным влиянием моего брата.

С учетом состояния духа моего брата, как оно выражено в этом письме, могли бы вы дать ему совет, как можно обеспечить этому мальчику надлежащую религиозную жизнь, не внося при этом разногласия в семью? Может быть, вы даже могли бы взять это дело в свои руки? Это было бы превосходно.

Конечно, вы не станете связывать себя обещанием «как можно меньше экзальтировать в ребенке религиозное чувство», как наивно выражается мой брат. Есть экзальтация искусственная и ложная, которой всегда лучше избегать; может быть, он думает именно об этом. В любом случае, насколько я знаю этого ребенка, я не думаю, что он способен на какую-либо экзальтацию, разве что в минимальной степени.

Что касается религиозного воспитания, может быть, у вас найдется какой-то вариант решения? Бетлехем в двух часах <поездом> от Нью-Йорка. Как я понимаю, моему брату не хотелось бы доверить мальчика все равно какому священнику.

В прошлое воскресенье у моего брата родилась дочка, она именно от него. Ее мать хотела бы ее окрестить. Брат пока в нерешительности. Мне кажется, он уж точно предпочел бы крещение протестантское, но так, чтобы оно признавалось и Церковью. Насколько я знаю, оно признается не во всех случаях. Могли бы Вы мне это разъяснить? А также, если можно, сообщить мне, всегда ли признают протестанты (кроме тех лишь, конечно, которые допускают только крещение взрослых) крещение католическое?

Мне также хотелось бы иметь возможность поговорить с вами на досуге по моему собственному делу.

[Далее следует известный нам текст письма, но в значительно сокращенном виде. Вот и его заключительная часть. Как увидим далее, многое из нее в окончательном варианте было переставлено в начало.]

Представьте, что и Вы, и другие духовные лица привели мне все возможные аргументы с целью отвратить меня от всех этих мнений, и я все-таки остаюсь при них. Представьте, что после всего этого я попрошу Вас окрестить меня (это всего лишь предположение). Мне хотелось бы знать, согласитесь ли Вы на это.

Если нет, я хотела бы, чтобы Вы сказали мне – с полной определенностью, без экивоков, вроде: «мне думается, что…»: «Я откажу в крещении всякому, кто придерживается мыслей, изложенных в пунктах X, Y, Z…».

Хотя некоторые из этих мыслей для меня остаются предметом сомнения, они представляют для меня препятствия не менее серьезные, чем остальные. Так как я твердо убеждена, что они именно сомнительны в принципе – иначе говоря, что нет законных оснований отрицать их категорически. Если среди них есть такие, которые строгая вера отрицает категорически, это делает препятствие непреодолимым, кроме как в случае перемены моего собственного мнения.

Некоторые из этих мнений никогда, как мне кажется, не были осуждены. (Так, например, относительно древних мистерий и иных писаний, кроме Библии.) Но в случае, если они будут в скором времени выражены публично – мной или кем-то другим – и по этому случаю осуждены, я их не оставлю, – разве что сама найду доводы в пользу отказа от них, независимо от осуждения.

На мой взгляд, осуждение обязывает лишь в течение неопределенного времени рассматривать осужденное мнение с удвоенным критическим вниманием. Но пока это внимание не породит в душе довода в пользу отказа от рассматриваемого мнения, его следует держаться. Любой другой образ действия несовместим с полной интеллектуальной честностью, которая для меня есть самая необходимая из добродетелей.

Все это для меня отнюдь не забава. Меня с детства влечет к себе католическая вера. Я размышляю над этими предметами многие годы со всей силой любви и внимания, на которую способна, – силой, плачевным образом слабой, к несчастью для меня, по причине моего несовершенства, но постоянно растущей, как мне кажется. Однако по мере ее роста и мысли, отдаляющие меня от Церкви, становятся во мне все сильнее. (Конечно, мысли, которые меня привлекают к ней, следуют той же прогрессии.) Поэтому, как мне кажется, у меня есть лишь очень слабая, если не нулевая, надежда, что я когда-то смогу участвовать в