но закуривать не стал, сипло проговорил, воспользовавшись тишиной:

— Успокойтесь, бабы. Стрелять не буду. У меня нервы крепкие, всякого повидал, вот только таких глупых впервые вижу.

Женщины опять загалдели:

— Это почему же мы глупые?..

— Эк, умный выискался!..

Лагутин ткнул пальцем в листовки на столе, раздраженно сказал, обведя разъяренные лица женщин жестким, тяжелым взглядом:

— Негодяи, которые эту пакость сочинили, именно на вашу дурь и рассчитывали. Разуйте глаза! Неужели не понимаете, кому нужно, чтобы вы на большевиков и чекистов набрасывались? Вашим вчерашним хозяевам, которые спят и видят власть себе вернуть и на рабочего человека опять хомут надеть. Они, негодяи, все рассчитали. Под городом бандиты телеграфные столбы повалили — наверняка, по указке тех, кто эти листовки сочинил, чтобы их не сразу на вранье поймали...

Женщины не перебивали Лагутина — видимо, этих веских слов они и ждали от него. Но в усталых глазах все еще сквозило недоверие, темнела неостывшая злоба.

— А может, они лучше тебя знают, что пароход утонул? — сердито сказала одна из женщин. — А ты нас тут успокаиваешь и срамишь ни за что ни про что.

— Только что пришла телеграмма — дети на «Фултоне» чувствуют себя хорошо, их кормят в пленбежезских столовых, а в Городце даже сладкого белого хлеба выдали — с ним можно чай и без ландрина пить.

Лагутин и сам не мог понять, почему вдруг вспомнил сладкий хлеб, о котором говорилось в телеграмме Вагина. Но на женщин эта мелочь подействовала успокаивающе.

— Дети поправляются, а нашим врагам этот рейс — как нож в сердце, — продолжил Лагутин. — Вот они и сочинили пакость, знали, что у вас сейчас все думы о ребятах — как они там, что с ними?

— Уж точно, — вздохнула, обмякнув, черноволосая женщина, только что грозившая удушить Лагутина своими руками. — Ночи не сплю, все сердце изболелось, как там Митька. Себя проклинаю, что отпустила. А с другой стороны, как ни ряди, на моей пайке ему от голода не оправиться.

— А муж-то где? — спросил Лагутин с сердитым, не показным участием.

— Убили, как вместе с товарищем Павлом мост через Волгу у беляков отбивал. Ты не думай, что я супротив большевиков, — в мятеж у Которосли раненых перевязывала, нашим ткачам под огнем патроны таскала.

— Эх, бабы, бабы, — укоризненно сказал Лагутин, только теперь закурив зажатую в руке папиросу. — Сколько вы тут чепухи нагородили — вспомнить страшно. Не послали бы мы детишек на смерть, ведь чекисты — вчерашние солдаты и рабочие, наши ребята тоже на «Фултоне» плывут. У меня у самого, как телеграмма пришла, будто камень с плеч. Так что успокойтесь и другим передайте — живы-здоровы дети, ничего с ними не случилось.

— А ты отдай нам телеграмму, начальник. Мы ее на фабрике повесим, чтобы все видели, — сказали из толпы.

Лагутину ничего не оставалось, как отдать телеграмму. Ее передавали из рук в руки, и измученные лица женщин светлели, таяло в глазах недоверие, враждебность.

Но тут одна из женщин сказала отчужденно:

— Бумага все стерпит. Может, телеграмму сочинили, когда ребят уже и в живых не было?

Женщины опять пытливо и тревожно уставились на председателя губчека.

— Да вы что, бабы? — растерялся он. — Зачем же мы вас будем обманывать? Вот линию восстановят, я сам свяжусь с «Фултоном».

— Э, нет, начальник, так не пойдет, — решительно сказала все та же черноволосая худая женщина. — Может, тебе, мужику, и привычно ждать, а нам, бабам, невмоготу, — все мысли о том, как там на «Фултоне». Того гляди — в станок угодишь.

— Что же вы хотите от меня? — Лагутин ладонью разогнал папиросный дым.

— А ты пошли на «Фултон» человека. Пусть он своими глазами убедится, что все в порядке. Да такого пошли, чтобы мы ему поверили.

— Правильно, Дарья! — дружно поддержала толпа черноволосую женщину.

Охапкин, до этого молча сидевший в углу кабинета, вскочил на ноги, торопливо проговорил:

— Михаил Иванович! Я хоть сейчас готов, только пошлите.

Лагутин чуть не выругался — людей в губчека и так не хватало. Но посмотрел на женщин и понял — другого выхода нет, как ни ищи.

— Ну, что, бабы, доверяете парню? — спросил он женщин. — Потом опять явитесь в губчека: не того послал, другого отправляй?

Женщины в упор, требовательно несколько секунд разглядывали молодого чекиста. Парень от смущения покраснел, не знал, куда руки деть.

— По глазам вроде бы честный, — неуверенно, с сомнением сказала чернявая. — А в душу кто заглянет?

— Это верно: чужая душа — потемки, — поддакнули ей.

— Господи! Так это же Настасьи Охапкиной сынок, с нашей фабрики! — обрадованно воскликнула другая женщина.

— Я и сам у вас работал, забыли, что ли? — хмурясь, проговорил Сергей, неожиданно пробившимся баском.

— Точно, у нас в чесальном работал, — признала парня третья. — А теперь, значит, в чекисты подался? Солидный стал, не признаешь сразу. Я, бабоньки, так считаю — лучшего делегата нам не найти. Свой парнишка, фабричный.

— Договорились, посылай его, начальник, — за всех сказала Лагутину чернявая. — А если чего лишнего наплели, так извини — это нас с толку сбили. Найди, кто эти бумажки писал, мы с ним сами поговорим. На всю жизнь охоту отобьем чернила изводить...

Женщины уже выходили из кабинета, когда одна из них — видимо, недавно из деревни, — показала пальцем на стол и нерешительно спросила Лагутина:

— Там, в бумажках, про Персию написано, будто вы ребятишек туда отправили... Так этому тоже не верить, али как?

Женщины приостановились в дверях. Долго сдерживался Лагутин, но сейчас не вытерпел, громыхнул по столу кулаком:

— Битый час с ними толкую, что к чему, а они опять за свое! Какая к черту Персия?! Вы что, белены объелись?!

Вспышка гнева председателя губчека подействовала на женщин сильнее, чем все остальные доводы. Исчезла скованность, какая-то недоговоренность, женщины облегченно заулыбались.

Одна из них, самая молодая и бойкая, пошутила:

— Смотрите, бабоньки, какой мужик горячий: чуть не по нему, сразу кулаком об стол. Вот, наверное, жена, бедная, мучается...

Толкаясь и оживленно перебрасываясь шутками, женщины вы­шли из кабинета. Лагутин устало опустился на стул, ворчливо сказал Охапкину:

— Сунулся со своим языком. Сколько раз говорил — и толку никакого.

Парень попытался изобразить из себя виноватого, но тут же поднял голову и спокойно произнес:

— А вы меня, Михаил Иванович, все равно бы на «Фултон» послали. Ткачихи к вам первыми пришли. Придут и другие — эти листовки, видимо, у всех проходных висят. Так что ехать все равно надо, иначе город не успокоить. И Вагину надо помочь, трудно ему там одному...

Лагутин удивленно посмотрел на парня, подумал про себя: как быстро взрослеют ребята на чекистской работе — еще вчера голубей по крышам гонял, а сегодня на равных участвует в борьбе с изощренным врагом.

Женщин Лагутин успокоил, но себя успокоить было труднее. Что происходит на «Фултоне»? Почему листовки появились именно сейчас? Где спрятан второй ящик динамита?

Обстоятельства складывались так, что ехать Охапкину надо было немедленно — разоблачить провокацию и передать Вагину все, что стало известно о Черном. Конечно, этого мало, надо бы провести дополнительное расследование, но времени не было.

И тут чекистам повезло.

Перед самым отъездом Охапкина его вызвал Лагутин, протянул помятый листок бумаги, на котором карандашом были сделаны два рисунка, — на одном человек в штатском, а на другом тот же самый человек, но