По словам репортера, «центр тяжести заключался не столько в том, что говорилось, но главным образом — как говорилось. Крикливые, истерические возгласы, „крылатые“ фразы, размахиванье руками и чисто уличные выражения…». Все эти обычные для о. Илиодора ораторские приемы, потрясавшие простой люд, здесь произвели обратный эффект. Были в речи и характерные для неугомонного иеромонаха симпатии к народному самосуду, и нарочито резкие формулы. Но в целом проповедь кое-как балансировала на грани приличия. О. Илиодор был не так глуп, чтобы распускать язык в присутствии начальства.

«Саратовский листок» передал эту речь в самом скандальном виде, что особенно заметно при сравнении газетной заметки с рапортом пристава 1-го участка Саратова местному полицмейстеру. Например, пристав честно передает рассказ о. Илиодора об инциденте, когда некий станичный священник отказался встретить с крестом казаков-мародеров, вернувшихся с Японской войны. Забыв упомянуть о причинах наказания, репортер, однако, заботливо указывает, чьими именно сынами назвал вернувшихся этот священник.

А вот как различается в двух источниках одно непатриотическое выражение о. Илиодора.

У пристава: «Ох, бойтесь, казаки! Бойся и вся Россия, близится то время, когда наступит возмездие; те же мирные китайцы собираются, придут и отомстят за все. Так проснись, проснись ты, пьяная, грязная и развратная Россия».

В газете: «Вот поднимутся на Россию Китай с Японией, принесут на своих знаменах языческого дракона… Скоро сие будет! Так вставай же, пьяная, подлая, разбойная, мерзкая Русь навстречу своему дракону, кланяйся своему богу, да ниже, да усерднее. Ты хочешь этого…».

Прочитав в «Саратовском листке» о новых подвигах неприятеля, гр. Татищев проверил эти сведения у Семигановского как очевидца. Тот, не моргнув глазом, ответил, что «содержание беседы иеромонаха Илиодора и способ ее ведения изложены сравнительно очень правильно». Для виду поправил одну мелочь. После этого губернатор торжественно препроводил Столыпину газетную вырезку вместе с отзывом Семигановского, отмечая, что иеромонах снова безобразничает, что его выступление «с самого начала приняло совершенно непозволительный характер» и т. д.

Борьба с «Анатэмой»

В ноябре битва саратовского духовенства за четвертую заповедь сменилась новой — против «Анатэмы». Эта пьеса Л. Н. Андреева представляет собой авторскую интерпретацию сюжета «Фауста». На первом плане выведен Мефистофель под именем «Анатэмы», искушающий старика-еврея. Пьеса написана с претензией на глубокий философский подтекст и щедро приправлена романтическими завываниями, традиционными для Серебряного века. В целом это далеко не самое блестящее произведение Андреева. Однако, выйдя из-под пера модного писателя, пьеса быстро попала в репертуар МХТ (премьера 2.X.1909) и петербургского Нового драматического театра (премьера 27.XI.1909), а оттуда и в провинцию.

Премьеру «Анатэмы» в Саратове гр. Татищев посетил лично «[с] целью убедиться [в] отсутствии тенденциозности [в] игре [и] обстановке». Убедился и не стал вмешиваться.

Но преосвященный Гермоген был глубоко возмущен сюжетом «Анатэмы»: «цель сочинения та, чтобы в основу жизни современного человечества, вместо христианства, положить так называемый демонизм или почитание диавола». Поэтому владыка начал борьбу против этой пьесы, а заодно и против еще одной, того же автора, под названием «Анфисы», которую еп. Гермоген нашел безнравственной.

У саратовского архипастыря уже был успешный опыт борьбы с кощунственными театральными постановками. В 1907 г. он добился снятия с репертуара саратовского театра пьесы В. В. Протопопова «Черные вороны» о секте иоаннитов.

На рубеже октября — ноября газеты писали о планах еп. Гермогена ехать в Петербург, чтобы ходатайствовать «об изъятии из продажи противонравственных книг и об укрощении театральных деятелей, ставящих богохульные пьесы».

13. XI гр. Татищева посетила делегация «Братского союза» с просьбой о запрете «Анатэмы». Губернатор отказал, ссылаясь на то, что пьеса дозволена цензурой. Тщетно братчики указывали на пример Могилева, где «Анатэму» сняли, и на объявленное в Саратовской губернии исключительное положение, дающее властям большие полномочия в том числе и в области цензуры.

Происходила эта беседа накануне царского дня, дня рождения вдовствующей Императрицы (14.XI), когда светскому начальству надлежало явиться на молебствие в кафедральный собор пред очи еп. Гермогена. Как и годом ранее, преосвященный не замедлил воспользоваться этим случаем.

В своей проповеди после молебна владыка рассказал про обе андреевские пьесы, а затем прямо обратился к губернатору: «считаю своим долгом всенародно, церковно обратиться к вам, ваше сиятельство Сергей Сергеевич, как представителю власти, и настоятельно, любовно просить прекратить кощунство…». И низко поклонился ему.

Гр. Татищев, по своему обыкновению, помчался жаловаться Столыпину на «столь необычное обращение». За длинной телеграммой на следующий день последовало и письмо: «выступление Преосвященного носило характер демонстрации, рассчитанной на скандал». Гр. Татищев особенно подчеркивал, что владыка ранее по этому вопросу к нему не обращался, а на амвон вышел, уже зная от братчиков мнение губернатора. Дескать, избрал заведомо безнадежный, но зато самый скандальный путь. Губернатор не понимал, что именно его диалог с братчиками толкнул архиерея на этот путь.

На следующий день после знаменитого поклона преосв. Гермоген произнес в соборе вторую проповедь об «Анатэме». Ее пропаганда представлялась владыке частью жидомасонского плана по подрыву в народе веры и нравственности для успеха будущей революции.

«Андреев — гнусный жид по духу, а может быть, и по плоти… Его надо оплевать, отхлестать по щекам… Освятится та рука, которая его оттреплет… Да будет он проклят!..».

Затем владыка коснулся светской администрации, допустившей это безобразие: «Только близорукая власть [слушатели не сумели вспомнить точный эпитет] могла разрешить на подмостках нашего подлого театра это низкое и презренное произведение осатанелого писателя…». По мнению преосв. Гермогена, «власть становится прислужницей гнусных „демонизированных“ жидов вроде Андреева, а через них и прислужницей самого дьявола… Такое отношение грозит гибелью государственности, с уничтожением которого будет сметена и сама власть… Власть не должна идти за стихиями, а должна стоять над ними и управлять ими… та же власть, которая этому не отвечает, — демоническая власть…».

Тем временем «демонический» губернатор строчил жалобы Столыпину с такой скоростью, что опережал сами выступления архиерея, докладывая и о предстоящих речах. По-прежнему не считая возможным вступать с преосвященным в публичную полемику, гр. Татищев изливал свою обиду в эпистолярной форме. Всего за эти дни министр получил от него три письма.

«Поведение Преосв. Гермогена, преднамеренно вызывающее, диктуется желанием создать громкий скандал». Губернатор усматривал здесь хитроумный план. Еп. Гермоген будто бы готовил антураж для своего предстоящего перевода, чтобы этот перевод выглядел как следствие архиерейских проповедей. «Осведомленный, вероятно, о предстоящем перемещении, Епископ желает создать обстановку ухода, соответствующую его видам, и уйти из Саратова в роли мученика за веру».

Получившая, таким образом, даровую рекламу, пьеса оставалась в репертуаре саратовского театра, где имела успех. Гр. Татищев радовался победе актеров, как собственной: во-первых, он продемонстировал свою приверженность принципу свободы слова, во-вторых, ненавистный архиерей оказался бессилен.

Но преосв. Гермоген продолжал свою борьбу, прибегнув к помощи и печатного слова. Издав брошюру «Нынешние последователи