С Бенджи и Сибил я снова воссоединился с миром, чего неслучалось с тех пор, как меня покинул единственный созданный мной вампир,Дэниел Маллой. Моя любовь к Дэниелу всегда оставалась несколько нечестной, атакже сплеталась с моей ненавистью к миру в целом и смятением перед лицомсовременного мира, который начал открываться передо мной в тот момент, когда вконце восемнадцатого века я вышел из вырытых под Парижем катакомб.

Сам Дэниел считал, что ему этот мир ни к чему, он пришел комне, когда жаждал Темной Крови, когда в его мозгу плавали мрачные гротескныеистории, рассказанные ему Луи де Пон-дю-Лаком. Забросав его охапкамивсевозможных богатств, я добился только того, что его тошнило от смертныхсластей, и в результате он отвернулся от предложенной мной роскоши,превратившись в изгоя. Бродя в полубезумном состоянии по улицам, одетый влохмотья, он отказался от мира до такой степени, что стоял на пороге смерти, ая, существо слабое, испорченное, терзаемое его красотой, вожделея живогочеловека, а не того вампира, каким он мог бы стать, перенес его к нам, исполнивТемный Ритуал только потому, что иначе он бы умер.

После этого я не стал для него вторым Мариусом. Все вышло вточности как я предполагал: в глубине души он ненавидел меня за то, что ясделал его живым мертвецом, за то, что в одну ночь превратил его как вбессмертного, так и в типичного убийцу.

Смертным человеком он не представлял себе, какую цену мыплатим за свое существование, и правду знать не хотел; он бежал от нее вбеспокойные сны и злобные странствия.

Случилось то, чего я и боялся. Сделав его своим товарищем, яполучил любовника, все яснее видевшего во мне чудовище.

У нас так и не было периода невинности, у нас не было весны.У нас не было ни единого шанса, какие бы нас ни окружали прекрасные сумеречныесады. Наши души были настроены на разные волны, наши желания пересекались, азерно нашей взаимной неприязни попало в слишком благодатную почву, чтобы незацвести. Сейчас все по-другому.

Два месяца я прожил в Нью-Йорке с Сибил и Бенджи, прожилтак, как никогда не жил с тех давно прошедших ночей с Мариусом в Венеции.

Я, кажется, уже говорил, что Сибил богата, но она не умеетпользоваться этим богатством: доходы идут на оплату ее непомерных апартаментови ежедневного питания в номере, остаток идет на дорогую одежду, билеты насимфонические концерты и некоторые стихийные траты и шалости.

Я невероятно богат. Так что первым делом я с удовольствиемосыпал Сибил и Бенджика роскошью, которой прежде осыпал Дэниела Маллоя, но скуда большей пользой. Им это понравилось.

Когда Сибил не играет на пианино, она совершенно невозражает против того, чтобы пойти со мной и Бенджи в кино, на симфоническийконцерт или в оперу. Ей нравится балет, она любит водить Бенджика в самыелучшие рестораны, где он прославился среди официантов своим резким энергичнымголоском и распевной манерой совершать набеги на названия блюд, французских иитальянских, заказывая коллекционные вина, которые ему наливалисьбеспрекословно, невзирая на полные добрых намерений законы, запрещающие подаватьдетям спиртное. Мне, конечно, это тоже очень нравится, и я с восторгомобнаружил, что у Сибил появилась игривая привычка одевать меня, выискиватькуртки, рубашки и тому подобное из кип одежды на полках, быстро указываяпальцем на понравившуюся вещь, а также выбирать на бархатных подставкахвсевозможные кольца с дорогими камнями, запонки, цепочки, крошечные распятия иззолота и рубинов, золотые скрепки для денег и так далее.

Я в совершенстве освоил эту игру с Дэниелом Маллоем. Сибилиграет в нее со мной по-своему, мечтательно, пока я улаживаю утомительные делас кассиром.

Я, в свою очередь, получаю огромное удовольствие, таская засобой Бенджика, как куклу, и заставляя его иногда одеваться в дорогое западноеплатье хотя бы на один-два часа.

Мы представляем собой поразительную троицу, когда обедаемвтроем в «Лютеции» или в «Искрах» (я, разумеется, не обедаю): Бенджи вбезупречных одеждах пустыни или в отлично сидящем пиджачке с узкими отворотами,в белой рубашке на пуговицах и ярком галстуке, я в своем вполне приемлемомстаринном бархате, со стоячими воротниками из старых рассыпающихся кружев иСибил в очаровательном платье из тех рекой льющихся из ее шкафа туалетов, чтопокупали ей мама и Фокс, облегающих ее пышную грудь и тонкую талию, обязательноволшебным образом развевающихся вокруг длинных ног и достаточно коротких, чтобыобнажать великолепный изгиб ее упругих икр, когда она надевает на обтянутыетемными чулками ноги туфли с каблучками-шпильками. Коротко подстриженная шапкакудрей Бенджика – византийский нимб вокруг загадочного темного личика,развевающиеся волны ее распущенных волос и мои локоны, вернувшиеся в прежнеесостояние, какими они были в эпоху Возрождения: копна длинных неуправляемыхпрядей, предмет моей тайной тщеславной гордости в те времена.

С Бенджи мое главное наслаждение – это обучение. С самогоначала мы завели основательные разговоры об истории, обо всем мире, врезультате растянулись на ковре, разглядывая карты, обсуждая общий прогрессВостока и Запада, неизбежное влияние климата, культуры и географии начеловеческую историю. Во время новостных передач по телевизору Бенджисамозабвенно бормочет, называет каждую знаменитость интимно, по имени, гневностучит кулаком, узнав о действиях мировых лидеров, и громко завывает, случисьумереть великой принцессе или гуманисту. Бенджи может смотреть новости,непрерывно говорить, есть попкорн, курить сигарету и периодически подпеватьмузыке Сибил – более или менее одновременно.

Если я не отрываясь смотрю на дождь, как будто увиделпризрака, Бенджи непременно колотит меня по руке и кричит:

– Что нам делать, Арман? У нас на вечер три отличных фильма.Меня это бесит, понимаешь, бесит, потому что, если мы пойдем хоть на один изних, мы не попадем на Паваротти в «Метрополитен», я уже зеленею, меня сейчас вырвет.

Мы часто одеваем Сибил вдвоем, а она смотрит на нас, словноне понимает, что мы делаем. Мы всегда сидим и разговариваем с ней, когда онапринимает ванну, иначе она, скорее всего, заснет в ванне или просто просидиттам много часов, поливая водой свою прекрасную грудь.

Иногда она за всю ночь не говорит ничего, кроме: «Бенджи,завяжи шнурки», или: «Арман, он украл столовое серебро. Скажи ему, пустьположит на место», или, с неожиданным удивлением: «Тепло сегодня, правда?»

Я никогда никому не рассказывал историю своей жизни, какрассказываю ее тебе, но в разговорах с Бенджи я обнаружил, что объясняю емумногое из того, чему учил меня Мариус: о человеческой природе, об историиправа, о живописи и даже о музыке.

Скорее всего, в ходе этих разговоров я постепенно, за двамесяца, осознал, что изменился.