Чвартек хорошо знал, почему именно физику выбрал своей специальностью. Он считал ее королевой наук, ибо она представляла собой мощнейшее орудие, созданное руками человека для обладания материальным миром. Его притягивал порядок ее основных теорий, совершенных в своей точности. Любой спор тут мог быть окончательно разрешен путем обращения к их кристальным конструкциям и экспериментам. Вместе с тем физика была источником чисто интеллектуальной радости, вытекающей из свободного охвата разумом больших запутанных совокупностей. Еще не разрешенные проблемы были для него как бы областью тьмы в противоположность области света уже открытых истин. Он был уверен, что в будущем и она подчинится разуму, но эта страна мрака не представляла для него никакого источника для волнений, не восхищала его и не казалась ему таинственной. Неизвестное – всего лишь нечто еще не изученное, не более того.

Отношение Топольного к физике лучше всего можно было бы сравнить с положением постоянно отталкиваемого и неутомимо возобновляющего свои попытки несчастного влюбленного. Относительно существующих теорий он был полон подозрительности и недоверия. Одновременное обнаружение в них слабых мест, вместо того чтобы доставлять ему удовлетворение от открытия, огорчало его как познание недостатков кого-то дорогого. Проблема же неизвестная, если он с ней встречался, притягивала его к себе и поглощала с неодолимой силой, доставляя столько же интеллектуальных усилий разуму, сколько страданий сердцу. Теоретическая физика была его частным и чрезвычайно личным делом, как каждая большая любовь. Он не мог запретить себе думать о ней, так же как невозможно убрать из воображения образ любимой. В отличие от Чвартека, который и так во всем хорошо разбирался, Топольному иногда казалось, что, собственно говоря, он не знает ничего. Были минуты, когда после бессонной ночи он сминал в комок и рвал исписанные листы бумаги, словно письма с плохими вестями, и минуты, во время которых – окончательно измученный напрасными попытками осознания и понимания, в очередной раз сбитый с пути, обманутый, отвергнутый, сидя над исписанными страницами, – он ронял на них слезы, слезы не ребенка, а мужчины. Об этом, однако, никто не знал.

В этот день Селло был более активен, чем обычно, и его темперамент блестящего преподавателя проявлялся во всей полноте. Рассказав о новых результатах французов в области изучения космических лучей, он закончил речь шуткой и, дождавшись взрыва смеха присутствующих, посмотрел на них с выражением лица одновременно как бы озабоченным и лукавым. Затем он сказал:

– У меня здесь последний номер «Физикал ревью», в котором есть новая работа Тарстона и Вринга… Как вы знаете, полгода назад Гаррахад, Томби и Зейц получили в Беркли супертяжелый элемент, который назвали «синтетиум». Тарстон и Вринг занялись именно этим элементом и получили результаты, достойные внимания… Как доказали эти исследователи, из общей теории строения атомного ядра следует, что, если бы удалось соединить ядро атома синтетиума с ядром атома углерода, возник бы не известный до сих пор супертяжелый трансурановый элемент с новыми, необычайно важными свойствами. Этот гипотетический элемент, который Вринг называет стелларом, в обычных условиях является твердым телом. Зато подогретый до относительно низкой температуры, то есть до двух тысяч градусов, он начинает распадаться, выделяя ядерную энергию. Регулируя подачу тепла, этим процессом можно было бы управлять с неизвестной до сих пор точностью. Достаточно охладить стеллар ниже двух тысяч градусов, и распад остановится, чтобы начаться при новом подогреве. Трудно представить себе, какое значение имело бы создание стеллара в промышленном масштабе. Мы бы имели элемент, способный удовлетворять энергетические потребности земного шара в течение неограниченного времени. Излучение, выделяемое распадающимся стелларом, как следует из теории, биологически относительно безвредно, а это значит, что стелларные моторы нашли бы широчайшее применение в различных областях, начиная от океанских кораблей и ракет и заканчивая швейными машинками. Достаточно было бы закладывать в эти моторы раз в два года маленькую пилюлю стеллара, чтобы обеспечить их постоянную работу…

Селло сделал паузу и быстро посмотрел на собравшихся. Видя, что они слушают его с величайшим вниманием, он усмехнулся и сказал:

– Вы, наверное, удивляетесь, как это может быть, что американцы, такие скрытные, когда речь идет об атомных секретах, неожиданно пошли на подобную откровенность? Все ясно. Тарстон и Вринг после долгого изучения вопроса пришли к выводу, подтвержденному рядом известных ученых-физиков, что в действительности создать стеллар никогда не удастся…

– Почему, профессор? – спросил кто-то охрипшим от волнения голосом.

В воцарившейся тишине Селло подошел к доске и начал писать, одновременно говоря:

– Почему? Как вы тут видите, стеллар может быть создан путем соединения карбиона, то есть ядра углерода, с ядром синтета. Так это представляется на доске, а как бы это выглядело на практике? Для того чтобы из двух сталкивающихся ядер возникло единое ядро нового элемента, необходимо некоторое время, порядка одной тысячетриллионной доли секунды. Следовательно, чтобы появился стеллар, карбион должен проникнуть в ядро синтета и находиться в нем по меньшей мере какое-то время, потому что иначе оба составляющих – синтет и углерод – попросту не смогут слиться в одно новое ядро. Далее: как известно, ядро атома окружено потенциальным барьером, отталкивающим каждую приближающуюся к нему заряженную частицу. Чтобы этот барьер пробить, чтобы пробраться к телу ядра, необходимы снаряды с очень большой энергией, каковыми являются частицы, разогнанные в больших ускорителях, таких, как наш главный космотрон. Однако именно здесь возникает скверное затруднение. А именно: эта необходимая для преодоления барьера скорость, какую надо придать карбиону, лежит в таких пределах, когда атомные ядра, как мы говорим, уже прозрачны.

В общем, картина выглядит так: если мы будем бомбардировать ядро синтета недостаточно быстрыми карбионами, то они отскочат от него как горох от стены, в то же время если разгоним карбион до достаточной скорости, чтобы он пробил потенциальный барьер, то он прострелит целое ядро навылет и выскочит с другой стороны. Расчеты показывают, что карбион пробивает ядро за одну квадриллионную долю секунды. Это значит, что его нахождение в нем в тысячу раз короче того времени, которое необходимо для соединения обоих ядер в ядро стеллара.

Как видите, или мы не получим никакого результата, или результат, так сказать, будет слишком хорош. Несмотря на столь неблагоприятный прогноз, Тарстон и Вринг многократно предпринимали попытки синтеза стеллара классическим способом, какой используется для ядерного синтеза, а именно: разгоняли карбионы до необходимой скорости и на пути их потока устанавливали тонкую пластинку синтета. Беватрон, который они использовали, при полной нагрузке поглощает девяносто тысяч киловатт мощности, давая поток карбионов, ускоренных до шестнадцати миллиардов электроновольт, то есть немного слабее нашего. Результаты американских экспериментов полностью подтвердили теоретические предположения: медленные карбионы не проникают в ядра синтета, а быстрые пробивают их навылет. Как выразился Юри, попытка синтеза стеллара представляется так, словно бы мы пытались поймать пулю в стеклянную бутылку, стреляя в нее из револьвера.