– А нельзя ли провести синтез по-другому? – спросил кто-то из угла. – Карбион ведь состоит из протонов и нейтронов, следовательно, можно было бы ввести его в ядро синтета, предположим, так, порциями, добавляя постепенно по одной частице, пока не образуется стеллар…

– Очень правильная мысль! – сказал Селло. – Американцы тоже к ней пришли. К сожалению, уже после четвертого по очереди введенного протона все ядро разлетается на кусочки. Дело в том, что временные элементы между постоянным синтетом и постоянным стелларом непостоянны. Природа вынуждает нас к использованию довольно странных методов строительства: мы не можем класть кирпич за кирпичом, а, некоторым образом, сразу должны устанавливать целые этажи. Я не знаю, ясно ли выражаюсь. Речь идет о том, что синтез должен идти только по пути «ядро углерода плюс ядро синтета»; продвижение этапами невозможно, что, впрочем, можно легко доказать…

Селло написал несколько преобразований, стукнул мелом по доске и сказал:

– Видите, как это просто. Американцы говорят, что мы сталкиваемся тут не с какими-то временными трудностями, техническими, которые будут преодолены в будущем, а с принципиальной невозможностью синтеза, диктуемой нам законами природы…

Когда Селло закончил, посыпались вопросы. Ассистенты подходили к доске, вырывали друг у друга мел, чертили схемы и горячо спорили с профессором, затем, качая головой, один за другим возвращались на место, как бы говоря: «Безнадежно, ничего не удастся сделать».

– Впрочем, – заметил аспирант Сикорка, – если бы была хоть самая смутная тень надежды, американцы ничего бы не опубликовали. Ведь известно, какая ужасная у них цензура. Я считаю, что жалко тратить на это время, но, черт побери, ужасно жаль!

Все время дискуссии Топольный не покинул своего кресла; неподвижный, сгорбившись, упираясь подбородком в кулак, он слепо смотрел перед собой, а его щеки, лоб и, наконец, шею покрывал все более темный румянец. Сикорка, проходя рядом с ним, даже руками всплеснул:

– Смотрите! Чистый лабораторный препарат!

– Что, что случилось? – спросили сразу с нескольких сторон.

– Как «что», не видите? Ну так я скажу вам: у Топольного начинается новый приступ одержимости! Парень уже обречен, голову даю; с этой минуты не будет от него покоя!

Ближайшие недели показали, что Сикорка оказался ужасно прав, произнося свое пророчество. Новое увлечение Топольного оказалось более опасным, чем предыдущие. Сразу после конференции он попросил Селло одолжить все публикации, касающиеся синтета и стеллара, схватил эту толстую пачку и, едва добежав до дома, бросился к ним, как гибнущий от жажды к роднику. Студенты торжественно объявили, что «величайший негативный исследователь» своей работой решил окончательно застопорить синтез стеллара, и, когда наступил ноябрь, а с ним именины Топольного, торжественно вручили ему огромный, красочно разрисованный диплом соответствующего содержания. Топольный смеялся вместе с ними, а после веселья засел за свои исследования.

С началом декабря, когда первый снег тонким слоем припорошил парк института, ассистент вечером явился к Селло и, возвращая одолженные журналы, попросил пять минут для разговора, который затянулся до поздней ночи.

– Вы спрашиваете меня, стоит ли заниматься синтезом? – невежливо сказал Селло, поднимая глаза на молодого человека. – Отлично. А если я скажу вам, что не стоит, бросите ли вы все к черту?

Топольный минуту помолчал, посмотрел на профессора, несмело усмехнулся и сказал:

– Нет.

Селло рассмеялся басом. Смеялся он долго. Наконец, откашлявшись, машинально переставил на столе пресс-папье и сказал:

– Ну так зачем, собственно говоря, вы меня спрашиваете?

– Мне важно ваше мнение, профессор.

– Мое мнение? Гм-м, чего же стоит мое мнение по сравнению с приговором Юри, Вринга, Зейца и всех остальных? Ну, если непременно желаете знать, пожалуйста, скажу вам, что думаю об этой истории.

Топольный весь обратился в слух.

– Дела, – зычным голосом тянул профессор, – обстоят плохо. Очень, очень плохо! Все ясно как кристалл: синтез стеллара невозможен.

Он широко развел руками.

– Однако существует мелкое, хотя занимательное «но». Юри, Тарстон или Вринг – это выдающиеся специалисты. Несомненно. Очень талантливые. Никто им в этом не откажет. Они говорят, что синтез невозможен. Ну да. Но разве Гейзенберг, один из величайших физиков XX века, не заявил своим ассистентам во время последней войны, что массовый синтез плутона невозможен? А инженеры, которые в XIX веке посчитали, что невозможно будет построить летающую машину тяжелее воздуха, не были ли это известные специалисты? Самое плохое в науке – это слишком большая уверенность в себе, пусть даже основанная на самом фундаментальном знании; такая уверенность очень легко перерождается в догматизм. Прекрасно. Однако следует ли из этого, что синтез стеллара возможен? Ничуть. Существуют ли неразрешимые задачи? Несомненно, существуют. И что теперь делать?

Топольный молчал, неподвижно глядя на оживленно ораторствующего Селло.

– Я не слепой. Вижу, как вы работаете. У вас есть очень ценная черта: страсть. Только стоит ли использовать ее в решении этой проблемы? Наилучший ныряльщик не достигнет дна там, где его вообще нет. Следовательно, достигнете ли вы дна? Разве не жаль усилий? Утверждение Тарстона и Вринга получило молчаливое одобрение всей американской комиссии по атомной энергии, а там есть такие люди, как Бете, как Ферми, как Моррисон. Да, в этом случае дело выглядит плохо, еще хуже, чем пятьдесят лет назад, когда лорд Резерфорд сказал, что освобождение атомной энергии в течение ближайших веков невозможно. Ну а мое мнение? Мое мнение звучит так: я не знаю, возможен ли синтез стеллара. Не знаю, невозможен ли. Я ничего не знаю. Я удовлетворил ваше любопытство?

Профессор удивился, ибо Топольный слегка усмехнулся, но с таким восторгом, словно тут же перед глазами у него возникла какая-то необыкновенно прекрасная вещь.

– Полно, что же вас так забавляет?

Топольный вздрогнул, словно очнувшись от задумчивости, и стал серьезным.

– Я думал о том, что бы сделал, если бы мне кто-то тут, сейчас предложил решение проблемы – полностью готовый рецепт синтеза стеллара…

– И что придумал?

– Ничего необычного, – ответил Топольный и, как бы извиняясь, усмехнулся. – Не принял бы. Не хотел бы такого решения. Вы мне верите?

– Верю ли я тебе? – взорвался Селло, вставая с кресла. – Верю ли я тебе?! Иди уже, иди к своим атомам, погрузись в них и утони. Я проклинаю тебя, и приговариваю к вечным поискам и преследованиям, к сомнениям и незаканчивающимся размышлениям, и желаю тебе, чтобы на этом пути ты падал, набивал себе шишки и постоянно вставал, и прежде всего, чтобы ты в науке находил как можно больше проблем, принятых за неразрешимые… и как можно меньше в жизни.

Увлеченность Топольного стелларом, в этом были согласны все, приобретала более острую форму, чем все предыдущие. Особенно страдали от него ближайшие коллеги и приятели, а также множество известных ученых-физиков. Ректор Анджеевич рассказывал, как Топольный появился у него дома поздним вечером и, желая задать какой-то вопрос, преодолел общее сопротивление всей семьи, ворвался в ванную комнату, в которой ректор как раз мылся, и втянул его в двухчасовой разговор, во время которого оба рисовали схемы пальцем на запотевшем от пара зеркале. Доцент Шилиньский публично жаловался, что Топольный пришел на его лекцию по физике о быстрых электронах, увел всю дискуссию от излагавшейся темы и направил ее на проблему несчастного стеллара. Наконец, библиотекарь института начал вздрагивать при одном виде молодого человека, который всегда прибегал рысью с бездонным портфелем, чтобы унести в нем десятки необходимых ему книг. Возвращал он их исчерканными на полях иероглифическими пометками. Библиотекарь стирал каракули ластиком и клялся, что не даст больше ни одной книги неряшливому читателю, но, в конце концов, уступал его настойчивым просьбам.