Это не оговорка, мой друг, Роланд уже пытался свести счёты с жизнью две недели назад. Мы всей семьёй отправились на рынок (мой муж после моих уговоров, конечно, предложил сыну вести учёт на складах кожи и сукна), но когда мы ехали туда в карете, нас закидали гнилыми овощами и крысиными тушками. И самое обидное, уже на пороге замка, когда мы вернулись, мы обнаружили петушиное перо – самое оскорбительное из того, что может случиться с выжившими, как мой сын. Нам напрямую намекнули, что Роланду нужно умереть! И он послушал, ты представляешь? Закрылся у себя в покоях, не вышел к ужину, а у меня сердце было не на месте. Я поднялась и постучала. Мне не ответили. Муж сказал, он спит, но сердце матери-то лучше знает. Я приказала сломать замок, и уже внутри мы обнаружили Роланда. Он лежал на полу в луже собственной крови, синий. Наш лекарь с трудом привёл его в сознание. Он сказал: если бы ещё чуть-чуть, сын мог бы умереть.

Теперь он всё время молчит. Ох, лучше бы он злился. Тогда хотя бы становится понятно, что у него на уме, а так ходит угрюмый, тихий, берёт и крутит в руках ножик для конвертов. Боюсь, как бы однажды не вернуться домой и не увидеть его с этим ножом в груди прямо посередине гостиной. Я ему это сказала, а он ответил: «Ну что ты, мама, какая гостиная?» То есть он даже не стал меня разубеждать, что задумал натворить ужасные дела. Я боюсь, ужасно боюсь. Ты как отец, который, в отличие от моего, любит своих детей, должен меня понять. Прошу, услышь меня! Анна-Марин Элбот. Графиня Алого утёса».

Урбино сложил письмо пополам и озадаченно посмотрел на Керро.

– Из-за этой проклятой тавромахии у ангенорцев совсем мозги набекрень. Представь себе такое у нас в Лагримоне. Положить человеку на порог петушиное перо только потому, что боги решили, что умирать ему ещё рановато и у них на него другие планы, ну? И мы ещё называем себя цивилизованным обществом.

Он взял со стола листок пергамента, окунул перо в чернильницу и быстро вывел на листке ответ: «Конечно, дорогая моя Анна-Марин, пусть твой сын приезжает. Мы что-нибудь придумаем. И я тебя умоляю, какие деньги? Не оскорбляй меня, я не крохобор и не нищий. Твой друг. Граф ты сама знаешь чего. Давай без этих реверансов, мы друг другу не чужие».

Затем свернул записку, запечатал её сургучом и отдал посыльному.

– На. Доставить как можно скорее, – и дополнил просьбу золотой монетой. – А это на сапоги побыстрее, а что останется – дочке на бусы. Так что у нас тут ещё? – он устало вздохнул, глядя на остальные протянутые ему конверты. – И снова счета, – он раскинул на столе веером несколько писем. – О боги, кровопийца Чиро нашёл меня даже в Кантамбрии. Счета, счета. Это?.. Отчёт от Раймунда. Так, это подождёт до вечера. А это что ещё за надушенный кошмар? О, Керро, мальчик мой, посмотри-ка, мои глаза мне не врут? – граф показал ему письмо в мятом конверте с сургучной кляксой.

– Что там? – юноша отложил учебник и придвинулся к отцу. – Письмо барона Апулья? – удивился он.

– Скорее от его сынули. Сам догадайся, от которого из них. Никто из законных сыновей барона не испытывает слабости к использованию необоснованно дорогой бумаги для приглашений на свадьбу в качестве обычных писем, а любовница его старшего бастарда испытывает, – Урбино поднёс конверт к носу и принюхался. – Боги, от конверта действительно даже пахнет каким-то сиропом. Какая пошлость. Интересно, с чего вдруг ему загорелось мне написать?

Граф разрезал конверт.

– «Ваше сиятельство, – вился кудрявый каллиграфический почерк, – с прискорбием сообщаю вам наигрустнейшую новость, которая мрачным саваном скорби накрыла наш дом. Мой премноголюбимейший отец кончил свой путь на земле два дня назад, – о господи, – вследствие лихорадки неизвестного происхождения, коя началась сразу по возвращении его с охоты. Он мучился три дня, и вот его земной путь кончился в могиле наших предков. Мои братья, благодарные мне за службу моему отцу в качестве его секретаря, сочли нужным назначить меня главой своего дома и уступили мне право первенства в делах наследства, а посему я и пишу вам эти строки». Премноголюбимейший? Что за варьетешные обороты?

– «Первенства в делах наследства»? Это как? – воскликнул Керро. – Это же… Это же пишет Альмо? Он же бастард. Бастард обошёл законных детей в вопросе наследования? Но это же не по закону!

– У меня возникает не меньше вопросов, сынок, – согласился с его недоумением граф.

– Ничего не понимаю.

Граф продолжил читать:

– «И как глава своего дома я считаю нужным сообщить вам следующие новости, а именно то, что я получил предложение всяческой поддержки от действительно обеспокоенной проблемой равных прав графини Шеноя Виттории-Лары Аларкон в вопросе ведения своих дел, как заручились её поддержкой внебрачные дети и моих ближайших соседей». Так.

Отец и сын переглянулись.

– «Со своей стороны уведомляю вас, премногоуважаемый граф Урбино, что я испытываю бескрайнее восхищение премногоуважаемой графиней, которая повлияла на узаконивание прав незаконнорождённых детей наравне с детьми наших отцов, рождённых в браке, чего мы добивались от вас долгое время, но, несмотря на всяческие старания добиться правосудия, получали от вас ответ отрицательного характера с ссылкой на законодательство Лагримоны. Из всего вышенаписанного следует, что, ввиду новых обстоятельств, мы, бароны Апулья, Барди и Личчи уведомляем вас о том, что отныне наши земли близ замков Сансони, Кайна и Лоэрра выходят из состава Лагримоны и становятся обособленными владениями северной части Шеноя, которые отныне подчиняются законам Шеноя и уплачивают налоги в его казну. С премногоуважением, барон Альмо Апулья». Это что это такое я только что прочитал? – морщинистое лицо старого графа стало багровым. – О чём это тут понаписало эта премногокозлейшее баронейшество?

Керро молча перечитывал послание.

– Нет, вы только подумайте! – распалялся граф. – Проклятая Аларкониха выполнила свою угрозу! Уму непостижимо!! Оттяпала у Лагримоны весь юг и даже не удосужилась сообщить мне об этом сама! Весь юг, Керро! Весь! Это же треть наших доходов. Вот так просто взяла и отгрызла!

– Отец, может быть, нам стоит с ними переговорить? С бароном Альмо и остальными?

– Да какой он, к чертям, барон? – закричал граф, со злостью выхватив конверт у сына, бросив на землю и наступив на него ногой. – Выскочка! Подлый выскочка! Тело его отца ещё не остыло, а он уже, видите, сам себя нарёк бароном! И вензель сочинил! Подвинул своих братьев, как мебель! Ты думаешь, они сами вот так просто решили уменьшить своё наследство и уступили ему замок с землёй? Бастарду? Чудо, если Джероламо и Марко ещё живы, а не гниют в могилах рядом с отцом. Ты представляешь, что теперь начнётся в Лагримоне? Теперь все бастарды потребуют себе равную долю наследства своих отцов, угрожая тем, что также покинут Лагримону и примкнут к Шеною, я уже молчу о возможных случаях физического устранения конкурентов!

– Я не буду требовать равных прав с братом, – поспешил заверить отца Керро.

– Проблема не в тебе, мой мальчик. В тебе я уверен. Я не уверен в других. О боги, теперь Лагримона утонет в крови! Земля моих предков превратится во второй Гирифор, а Серый Камень разорят, как Ровенну! Нам срочно нужно созвать совет. Срочно!

– Сколько мне будет стоить наём вашей армии с главнокомандующим? – спросил граф Урбино, заложив руки за спину и посмотрев на Эрнана Монтонари так, будто от его ответа зависела его жизнь что, в общем-то, вполне соответствовало истине. – Сразу поясню, поднятый вопрос для меня достаточно серьёзен. Я бы даже сказал, сверхсерьёзен, поэтому скупиться я не намерен. Виттория, мать её, Лара, откровенно скажем, объявила мне войну за нежелание преклонить колено перед Ложным королём, как я и боялся, и теперь Лагримона оказалась на грани катастрофы. И эту проблему надо решать.

– Будет вам, граф, – Сальвадор жестом пригласил его всё-таки присесть за стол, и на этот раз старик послушался. – Неужели вы думаете, Альмо наймёт