– Грейс, это пустяки…

– Не смей говорить, что это пустяки, – шепчу я, и слезы текут и текут по моим щекам. – Мучить ребенка – это не пустяки. Оставлять тебя запертым в гробнице, чтобы ты сходил там с ума – это не пустяки. Заставить тебя желать смерти… – Мой голос срывается. – Это не пустяки. Это никогда не будет пустяком. Это никогда…

Я запинаюсь, когда в моей голове проносится тысяча разных мыслей, и все они направлены на одно – на то, чтобы уничтожить Сайруса, стереть его с лица земли. Но нет, смерть для него слишком хороша. Для него все слишком хорошо. Все слишком хорошо, кроме разве что оказаться запертым в темной гробнице на тысячу лет.

Он поступил так со своим сыном – своим сыном, – потому что хотел сделать из него оружие. И не только со своим сыном. Он сделал то же самое со своей дочерью и продержал ее в гробнице намного, намного дольше. И я впервые понимаю, почему Далила отправила Джексона к Кровопускательнице.

– Пожалуйста, не плачь. – В голосе Хадсона звучит паника, и он быстро поворачивается на бок, лицом ко мне. – Я рассказал это не затем, чтобы сделать тебе больно…

– Сделать мне больно? Ты не делаешь мне больно, Хадсон, – перебиваю его я. – Ты вселяешь в меня решимость, решимость сделать все, чтобы этот ублюдок получил по заслугам.

На секунду на его лице отражается недоумение, как будто он не может уложить в голове то, что я говорю. Как будто он настолько отделен от произошедшего, что ему не понятно, почему кто-то, любящий его, приходит из-за этого в такую ярость. Правда, возможно, дело в том, что прежде никто этого не делал.

– Я не хочу, чтобы ты плакала из-за того, что произошло давным-давно….

– Тринадцать лет, – говорю я, вытирая рукавом слезы.

– Что?

– Это прекратилось тринадцать лет назад, верно? Ты был погребен – хотя и с перерывами – с того времени, когда тебе исполнилось пять лет, и закончилось это тринадцать лет назад. Это практически вся моя чертова жизнь, так что не вешай мне лапшу на уши, говоря, что это произошло давным-давно.

На его лице отражается удивление, но затем он начинает смеяться – впервые с момента появления армии скелетов, – и груз, лежащий на моих плечах, становится немного легче. Мне даже удается взять под контроль мои слезы.

– Узнаю мою Грейс, устраивающую мне выволочку в то самое время, когда она плачет обо мне.

– Как это мило с твоей стороны. – Я закатываю глаза, затем фокусирую внимание на том, что он мне еще не рассказал. – Значит, потом ты перешел от уничтожения себя к уничтожению других вещей?

– Да. И обнаружил, что, когда я уничтожал другие вещи, все получалось не так, как когда я делал это с самим собой. Они исчезали навсегда.

– Как та гробница? Пожалуйста, скажи мне, что ты обратил в пыль эту чертову гробницу, чтобы больше не быть запертым в ней.

– Я пытался. – Он улыбается, и на сей раз эта улыбка доходит до его глаз. – Но эта гребаная штука не уничтожалась. Я мог уничтожить все остальное, но не ее. Я до сих пор не знаю почему.

– Потому что твой отец гребаное чудовище, которое, вероятно, наложило на нее заклятие, когда до него дошло, на что ты способен, – говорю я. – Подонок.

– Где ты была двести лет назад? – прикалывается он.

– Поверь мне, я задаю себе тот же самый вопрос, – отвечаю я ему в тон и при этом не шучу. Как Далила могла позволить мужу сделать такое со своим сыном? Как кто-то при Дворе вампиров мог позволить ему сделать такую ужасную вещь с маленьким ребенком? Это уму непостижимо.

Он смеется, но, когда я не смеюсь в ответ, его лицо становится серьезным.

– Ты же понимаешь, что со мной все в норме, не так ли?

– Э-э, во-первых, ты не просто в норме, ты намного, намного лучше, – говорю я. – Во-вторых, ты стал куда лучшим человеком, чем можно было ожидать. А в-третьих, ни то, ни другое нисколько не уменьшает мое желание уничтожить твоего отца.

Он поднимает бровь.

– Справедливости ради стоит заметить, что ты хочешь уничтожить его уже давно.

– Да, но это ничто по сравнению с тем, какие чувства этот урод внушает мне теперь. Одна мысль о том, что я увижу его снова, что я отдам ему Божественный камень, чтобы он мог продолжать осуществлять свой омерзительный аморальный план, приводит меня в бешенство.

– Ты когда-нибудь думаешь о том, какой бы была твоя жизнь, если бы ты не оказалась во всей этой каше? – вдруг спрашивает Хадсон.

– О чем ты?

– Если бы твои родители не погибли. Если бы ты смогла окончить старшую школу в Сан-Диего. Если бы ты готовилась поступить в августе в университет, а не пыталась придумать, как освободить твой народ, чтобы занять трон королевы горгулий. Я говорю о тех обычных, заурядных вещах, которые ты оставила, когда отправилась в Кэтмир.

– Нет, я об этом не думаю, – отвечаю я, встав, чтобы пойти в ванную и умыть свое заплаканное лицо.

– В самом деле? – спрашивает он, прислонясь к косяку. – Никогда?

– Я не позволяю себе об этом думать. – Я хватаю полоску льняной ткани, которая служит нам полотенцем, и вытираю лицо.

– Потому что это причиняет тебе боль? – спрашивает он, пристально глядя на меня.

Мне хочется сказать ему, чтобы он оставил эту тему, что я не хочу об этом говорить. Но, если учесть то, в какие воспоминания я только что заставила его погрузиться, будет лишь справедливо, если я тоже отвечу на некоторые из его вопросов.

– Потому что я злюсь, хотя изо всех сил стараюсь не злиться.

– На меня? – спрашивает он.

– С какой стати мне злиться на тебя? – недоумеваю я.

Он пожимает плечами.

– Потому что, если бы Лия не вернула меня в этот мир…

Что? Неужели он и в самом деле думает, что я считала бы этот мир лучше, если бы в нем не было Хадсона Веги? Это подводит меня к еще одной мысли.

– А ты тогда умер по правде?

Этот вопрос явно удивляет его, но я уже вижу ответ в его глазах.

– Ты тогда не умер, да? – спрашиваю я. – Ты просто обратил себя в прах.

– Иначе мне пришлось бы убить Джексона, а этого я бы не сделал ни за что. Ведь он мой младший брат. Мои самые счастливые детские воспоминания – это воспоминания о том, как он играл со мной раз в месяц,