Я убираю волосы в сторону, чтобы они не мешали, склоняю голову набок, и жду, чтобы он не выдержал и сдался. Проходит секунда, может быть, две, а затем он запускает руки в мои волосы и притягивает меня к себе.

Его рот овладевает моим, пожирает его, его клыки скользят по моей нижней губе, язык – по моему языку. Затем он запрокидывает мою голову назад и устремляет жадный взгляд на мое горло.

– Давай! – говорю я ему, охваченная неуемной жаждой, которая – я это знаю – не уйдет никогда. – Сделай это, сделай.

Он рычит так тихо и свирепо, что у меня должна была бы похолодеть кровь. Но вместо этого меня охватывает жар, и я запускаю руки в его волосы.

– Давай, сделай это, – шепчу я опять.

Секунду он смотрит на меня, и во взгляде его я вижу такой же пыл и такую же злость, какие испытываю сама. А затем он набрасывается на меня.

Я ахаю, когда его клыки вонзаются в мое горло и, прокусив кожу, впиваются в вену.

Мгновение я чувствую боль, острую, жгучую, но, когда Хадсон начинает пить мою кровь, она проходит, исчезает, как туман, и уступает место буре ощущений – таких мощных, что они разрывают меня.

Восторг, томление, ярость, жар, лед. И нужда в Хадсоне, в моей паре, такая сильная, такая сокрушительная, что я почти тону в ней, когда она обрушивается на меня, пронзает меня.

Нужда в любви, которая бушует между нами даже в тяжелые времена.

Хадсон стонет, затем вонзает клыки еще глубже, и на меня накатывает еще одна волна чувств. Эта волна не просто разбивается вокруг меня, она затягивает меня все глубже, глубже, глубже, пока все, что я собой представляю, все, чего я когда-либо могу захотеть, не оказывается слито с Хадсоном. С моим Хадсоном.

Я тянусь к нему, мои руки вцепляются в его рубашку, мое тело выгибается ему навстречу. Я по-прежнему чувствую исходящую от него злость, чувствую напряжение в его теле, которое так тесно прижато к моему.

И я не сопротивляюсь. Вместо этого я уступаю этому чувству – уступаю ему.

Я отдаюсь Хадсону, отдаюсь его свету и его тьме. Отдаюсь той боли, которая живет в нем, и тем чувствам, которые разрывают его изнутри. Я предаюсь всему этому и, когда начинаю тонуть, молюсь о том, чтобы этого оказалось достаточно для его возвращения ко мне. Для его возвращения к нам.

Глава 94. Поиски милосердия

Вокруг смыкается тьма, когда Хадсон наконец отстраняется от меня.

– Ты в порядке? – спрашивает он, и в его глазах я вижу злость и жажду крови, которая все никак не утихнет.

– Конечно, в порядке. – Я тянусь к нему, но он отшатывается от меня. Эта реакция ранит меня, словно нож, и одновременно разжигает во мне еще большую злость.

– Мне не следовало забирать у тебя столько крови. Прости. Я не хотел причинить тебе вред.

– Почему ты всегда так делаешь? – спрашиваю я. – Почему тебе всегда кажется, будто ты причиняешь мне вред? Ты что, думаешь, что я не скажу тебе, если это произойдет? И ты еще будешь утверждать, будто доверяешь мне?

– Если я кому-то и не доверяю, то не тебе, а самому себе, Грейс.

– А то я не знаю, – огрызаюсь я. – Но ты должен перестать бояться того, что ты причинишь мне вред.

Его взгляд становится холодным, и он ставит между нами мысленную стену – наверное, он и сам не знает, для того ли, чтобы не подпустить к себе меня, или для того, чтобы самому не выйти из рамок.

– Ты не знаешь, что мне нужно, Грейс.

Я раскидываю руки.

– Может, это потому, что ты не хочешь мне этого говорить! – Я подбочениваюсь, пристально гляжу на него и надеваю топик. – А ты никогда не думал, что, если ты перестанешь пытаться блокировать свою боль и разделишь ее со мной, мы сможем преодолеть ее? Вместе?

Он смеется, но в его смехе нет ни капли веселья.

– Мы не сможем преодолеть ее вместе. Я говорил тебе, что использование моего дара делает со мной. Я просил тебя забрать его у меня, но ты отказалась. Так что нет, мы не можем ее преодолеть и однозначно не можем ее обойти.

– Обойти что? – спрашиваю я, чувствуя, как меня охватывает еще больший гнев. – Ты мелешь всю эту чепуху, но никогда ничего не объясняешь. Скажи мне, о чем ты, или не говори, но перестань вести себя так, будто я идиотка, раз мне не понятно, чего именно ты не хочешь мне говорить.

– Я пытаюсь защитить тебя… – начинает он, но я устремляю на него сердитый взгляд.

– Разве я когда-нибудь просила тебя защищать меня? Я твоя пара, а значит, мы партнеры. А партнеры делятся всем, в том числе и плохим. Так что давай, выкладывай.

Но он не делает этого, во всяком случае, не делает сразу. Вместо этого он просто стоит, глядя мне в глаза, и дышит. Просто дышит. Это так не похоже на него, что приводит меня в замешательство, пока я не понимаю, что он близок к панической атаке.

Прежде, чем я прихожу в себя от изумления, он делает еще один глубокий вдох, затем буквально убивает меня своими следующими словами:

– Всякий раз, когда я обращаю кого-то в пыль, он забирает с собой частицу моей души.

Это не то, что я ожидала услышать, но это и не совсем неожиданно. Особенно когда его замечание о том, что Иззи способна выкачивать из людей души, сливается в моем сознании с тем, что он сказал сейчас о самом себе. О боже. Их самые главные таланты – те самые, которые порождены жестокими мучениями, – возникли из слома их собственных душ.

Хадсон знает, как проникать в души людей, чтобы обращать их в пыль, потому что для него привычное дело проникать в собственную душу и уничтожать ее. А как насчет Иззи? Потеряла ли и она свою душу, пробыв в гробнице тысячу лет? Может, похищение чужих душ – это инстинктивный навык, который она приобрела в попытках отыскать свою собственную душу? Это ужасная мысль, но и ситуация ужасная.

Как бы все это ни было трагично, наш разговор позволяет мне осознать, что с моей стороны было неправильно не давить на Хадсона. После того, что он пережил, он ни за что сам не разрушит эту стену. Чтобы сломать ее, понадобится кувалда, а значит, она не