позабавила. И он, поначалу нехотя, а потом увлекаясь с каждым новым глотком красного вина, пояснил, что Красин как был, так и останется в Лондоне. А этот шаг Москвы призван показать всем, что именно он будет теперь принимать решения о том, с кем торговать, чем торговать и на каких условиях.

— Ленин нам предложил договариваться с Красиным, если мы хотим получить то, что нам сегодня больше всего нужно…

Ллойд-Джордж не сказал, что именно необходимо сегодня Британии прежде всего. Но Ридделлу и так было ясно — золото!

При этом, посвящая друга в детали сложного процесса поиска компромисса, Ллойд-Джордж добавил:

— Вы знаете, Ридделл, в поведении Красина есть одна странность. Я долго не мог понять, что его гнетет. Он ведет дело так, словно все время кто-то незримо стоит у него за спиной. И этот кто-то определенно очень значим для него…

Последовала пауза, строго отмеренная тем временем, которое потребовалось политику, чтобы сделать два очередных глотка из бокала. Ридделл напряженно ждал, он понял, что сейчас услышит что-то очень важное, то, что он должен запомнить и передать потомкам. И интуиция газетчика его не подвела.

— Он все время оглядывается, как будто бы ожидает, что его пристрелят, — в каком-то тягостном раздумье произнес Ллойд-Джордж[1255].

Британский политик даже не подозревал, насколько он прав. Ведь за действиями и поведением Красина следили не только британские спецслужбы. Не меньшую, если не большую подозрительность в отношении Красина проявляли не столько агенты советской разведки из числа сотрудников миссии в Лондоне, сколько местные коммунисты, располагавшие, надо признать, неплохими возможностями в то время. По линии Коминтерна в Москву шла информация, что Красин проявляет все большую уступчивость на переговорах с англичанами, постепенно склоняясь к чисто экономическим вопросам, отодвигая на второй план политическую проблематику[1256]. В тот момент, когда на советско-польском фронте дела складывались явно не в пользу Москвы, это было практически обвинением в предательстве. И Зиновьев как глава Коминтерна изо всех сил усердствовал, чтобы эта информация непременно становилась достоянием членов Политбюро ЦК ВКП(б).

Все эти доносы приводили буквально в бешенство наркома иностранных дел Чичерина. У него, как и у М. М. Литвинова, были свои счеты с британской короной и вообще с английскими деятелями, в том числе с Ллойд-Джорджем, которому нарком никак не мог простить унижений, перенесенных во время задержания в Великобритании. Главное — его обменяли, словно какую-то вещь, на арестованных большевиками в России английских офицеров[1257]. Этот бартер Чичерина особенно оскорблял. Нежелание Красина продвигать идеи революционной экспансии практически в открытую трактовались как измена делу революции. Следует отметить, что, как утверждал первый советский торгпред в Италии, а впоследствии невозвращенец Нагловский, названными двумя деятелями список недоброжелателей Леонида Борисовича в советской верхушке далеко не исчерпывался: Красина ненавидели Зиновьев, Литвинов, Воровский, Карахан[1258]. Хотя, судя по личной переписке Красина, Вацлав Вацлавович Воровский[1259] из соотечественников пользовался его особым доверием. С ним Красин работал еще в фирме «Сименс-Шуккерт»[1260] (Воровский с декабря 1915 г. был ее представителем в Стокгольме). Именно Вацлав Вацлавович по заданию Красина через шведские каналы организует поставки, в том числе и контрабандным путем, всех необходимых для поддержания производства в России материалов и комплектующих, включая произведенные в Германии. Именно через него идут денежные потоки, подкрепляющие благосостояние и его, и шефа. Вот почему Красин доверяет Вацлаву Вацлавовичу, проверенному уже неоднократно на практике, важные личные финансовые дела, а в вопросах денег Леонид Борисович проявлял чрезвычайную осмотрительность и осторожность. Но чужая душа — потемки.

Чичерин был буквально одержим идеями почти что личной мести британской короне, рассматривая возможность продвижения революционного пожара, пусть пока в виде расширения идейного влияния коммунистов на массы стран Востока, находившиеся, хоть и неформально, под большим, сравнимым по степени воздействия с колониальным, влиянием Лондона. Всеобъемлющая жажда вендетты полностью поглощала его. Он просто фонтанировал идеями расширения нашего если не политического, то хотя бы экономического присутствия в Афганистане, Турции и особенно в Иране, где советские войска прямо поддержали местных сепаратистов-националистов, которым к тому же очень симпатизировали коммунистические лидеры в Баку. И для этого Чичерин не пожалел бы ничего: ни царского золота, ни жизни русских парней-красноармейцев.

Несколько забегая вперед, отмечу, что вскоре даже у Сталина эта одержимость Чичерина стремлением влезть в британские колонии и полуколонии стала вызывать раздражение. Видя затратность, вопиющую торгово-финансовую неэффективность фантастических проектов по экономической экспансии Советской России на Востоке и вред их для скудных золотовалютных резервов государства, он начал яростно им сопротивляться, доказывая Ленину всю их пагубность для интересов страны. Сталин прямо отмечал, что «по промышленной линии тягаться с врагами» в Афганистане и Турции страна «не в силах», чему наглядным примером служил полный провал политики в Персии, где предпринятая попытка поддержать местные националистические круги, в частности движение Мирзы Кучек-хана, в итоге привела к огромным финансовым потерям. «Нет у нас достаточного количества золота, могущего компенсировать наши хозяйственные недочеты», а именно падение курса русского рубля, отсутствие экспортного фонда, «отчаянно» пассивный торговый баланс, писал Сталин в ноябре 1922 г. Ленину, отвечая на очередные фантастические и лишенные какой-либо практической ценности инициативы Чичерина[1261].

Не будем забывать: Сталин стоял тогда во главе Рабкрина[1262] (а «из всех наркоматов это были наименее шумные, наименее приходившие в контакт с внешним миром» люди[1263]) и уже тогда начинал понимать, что швыряние в топку котла мировой революции столь легко доставшегося большевикам царского золота есть путь в никуда. И что без возрождения национальной промышленности, в первую очередь тяжелой, Советской России не выжить. Пройдет совсем немного времени, и он будет буквально бредить идеями индустриализации страны. Личный опыт участия в Гражданской войне убедил его в решающем значении наличия у войск тяжелого вооружения, прежде всего мощной артиллерии. Он прекрасно знал, что без существования собственной развитой военной промышленности обеспечить уверенную боеспособность армии невозможно. И только в этом смысле золото имело для него ценность «Если станки не могут быть своевременно заказаны, то в случае войны золото их не заменит»[1264], — вспоминал свои беседы с Иосифом Виссарионовичем легендарный «сталинский» нарком боеприпасов Борис Ванников[1265].

Но вернемся в летний уютный Лондон (а этот город летом действительно очень приятный, знаю по своему личному опыту). Самое печальное — Ллойд-Джордж прекрасно понимал, в какой непростой ситуации находится его главный партнер по переговорам: «Красин попал в очень сложное положение. Чичерин, министр иностранных дел, делает все от него зависящее, дабы не допустить заключения соглашения». Участвовавший в переговорах глава