Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Следует признать, что и Красин на тот период развития экономики, несбалансированности государственного бюджета и денежного хозяйства Советской России недалеко ушел в своих взглядах от Вячеслава Рудольфовича. Наверное, время было такое, когда эти вопросы отошли на второй план перед проблемой выживания целых наций. Почти тогда же, когда Менжинский ведет переговоры с Рейхсбанком о кредите, руководствуясь принципом: кто кого обведет вокруг пальца и на какую сумму, Леонид Борисович откровенничает в письме к супруге по поводу совпадений в уровне легкомыслия подходов к денежной эмиссии властей разных стран. «Конечно, у большевиков (или, как теперь все более привыкают говорить, у коммунистов), — пишет он жене в конце сентября 1918 г., — бюджет в смысле дефицита даст сколько угодно очков вперед всем обанкротившимся предприятиям, но в конце концов все воевавшие и воюющие государства в своих бюджетах катятся в какую-то пропасть, и, конечно, не нашему поколению придется распутать эту паутину. Отсюда несомненная легкость духа и некоторая беззаботность насчет равновесия бюджетов, свойственная сейчас, впрочем, даже таким аккуратным финансистам, как немцы. Там тоже, в сущности, печатают бумажные деньги сколько влезет, и при посредстве их машина как-то приходит в движение»[1230].
Как видим, Красин совершенно не против эмиссионного принципа финансирования экономики. Кстати, примерно таких же взглядов придерживался и С. Ю. Витте в первые месяцы своего пребывания в кресле министра финансов Российской империи. Что касается рубля, то, как мне представляется, Красин вообще не склонен рассматривать свою национальную валюту как полноценное платежное средство. Для него это, скорее, расчетные знаки, счетные единицы, но никак не инструмент сбережения и тем более накопления. Леонид Борисович доверяет только золоту, ну и немного английскому фунту стерлингов или доллару США. Даже на родине он привычно живет в координатах измерения, выраженных исключительно в иностранной валюте. Такой вот патриот-большевик.
Ну, а пока Леонид Борисович в Лондоне, где все привычно, устойчиво и комфортно. Можно слегка расслабиться…
Тем временем мысль Ллойд-Джорджа продолжала интенсивно работать, прокручивая все новые и новые варианты построения рамок предстоящих переговоров. Сегодня Красин сядет за стол напротив него, политика-победителя. И ему надо понять, где в структуре личности этого пока что загадочного для него человека то чувствительное место, в которое можно мягенько надавить, чтобы сделать его если не своим другом, то хотя бы индивидуумом, ему симпатизирующим. Ллойд-Джордж уже четко осознал, что это политик другого масштаба и эмоционального склада, чем тот, кто для него олицетворял прежнюю Россию, и с ним нельзя действовать столь прямолинейно и нахраписто, как с мягкотелым Барком. Но Ллойд-Джордж абсолютно убежден, что слабость у Красина имеется, и он должен ее найти, вычислить. А для этого надо понять, а еще лучше почувствовать оппонента.
Столь выборочный подход англичан, по своему усмотрению определявших, с кем из советских представителей иметь дело, а с кем нет, несомненно, сделал неизбежным возникновение трений и натянутых отношений между советскими деятелями; в первую очередь запылало у Литвинова, отвергнутого ради Красина. Первый настойчиво и последовательно обвинял оппонента в чрезмерной уступчивости английским капиталистам-империалистам. И это противостояние стало пожизненным…
К тому же Красин однажды публично унизил Литвинова, уличив того в незнании дипломатического протокола. Последний как-то заявился на прием во фраке, дополнив свой наряд белым галстуком. Литвинову было невдомек, что это «униформа метрдотелей». Красин, не говоря ни слова, просто при всех потянул его за галстук. И высокопоставленному большевистскому дипломату пришлось незамедлительно ретироваться, дабы привести свой гардероб в соответствие с этикетом[1231]. Конечно, подобного позора Литвинов никогда не смог простить своему обидчику, да и кто бы смог?
Следует признать, что и Красин не оставался в долгу и всегда, что во время описываемых событий, что в будущем, платил Литвинову той же монетой. «Сейчас трудно найти спецов для работы в Германии, все указывают, что мы, мол, в 1918–1919 и у себя дома довольно натерпелись, чтобы нам еще в Берлин ехать, — писал он в одном из частных писем. — У нас же, хоть многое идет через пень-колоду и хотя власть имущие делают, кажется, все возможное, чтобы все шло навыворот и кое-как, объективное положение страны настолько благоприятно и ее внутренние жизненные силы столь заметно восстанавливаются, что Россия, пережившая варягов, монгольское иго и Романовых, несомненно без большого урона переживет и Наркомфина, и стабилизацию рубля, и литвиновскую внешнюю политику»[1232]. До какого-то момента Красин мог себе позволить вольность не только пренебрежительно отзываться о советском внешнеполитическом курсе и критиковать введение золотой валюты (поскольку оно побуждало других субъектов хозяйствования самостоятельно пытаться выходить на зарубежные рынки, что объективно сужало возможности НКВТ, в котором он привык распоряжаться как в собственной вотчине), но и вести себя независимо от всесильной ВЧК. Это буквально бесило Дзержинского. Так, даже Ю. В. Ломоносов, которого трудно заподозрить в симпатиях к Красину, признавал, что Леонид Борисович, несмотря на все его, Ломоносова, усилия, не хотел «мазаться во всяком чекистском говне»[1233].
Знал Ллойд-Джордж и то, что некоторые соратники по большевистскому подполью подозревали Красина в работе на Охранное отделение царского Департамента полиции с 1894 по 1902 г. Эти сведения стали известны англичанам из попавших к ним документов русской контрразведки. Но Красину каким-то образом удалось отвести от себя подозрения в измене, хотя осадочек в душах некоторых революционеров или теперь уже конкурентов в борьбе за аппаратное влияние, как говорится, остался[1234].
И все же не это обстоятельство в тот момент беспокоило Ллойд-Джорджа больше всего. Как всегда, сердце британского политика переполняла тревога за судьбу Афганистана, Ирана и, конечно, жемчужины британской короны — Индии. Это была непреходящая боль любого правительства империи уже в течение полувека. С того момента, как обе страны оказались в 1885 г. на грани полномасштабной войны. И из-за чего? Казалось бы, пустяка, какого-то там оазиса за тысячи миль от Лондона на границе Афганистана и новых владений Российской империи в Центральной Азии. Тогда, 18 марта 1885 г., российские войска под командованием генерала А. В. Комарова[1235] наголову разгромили афганские формирования, подстрекаемые британскими военными советниками, у оазиса Панджшех (район нынешней Кушки). Нанесли им удар такой силы, что те рассеялись и в панике бежали. Информация об этом событии была напечатана в «Правительственном вестнике»