28 марта. В тот же день курс рубля в Берлине на Петербург понизился до 193,25 пфеннига за 1 руб. от 201,25 днем ранее. Биржевики вздрогнули[1236]. В Лондоне возмутились и стали подтягивать к границе экспедиционные войска[1237]. Как весьма лаконично и по делу заметил позже В. И. Ленин: «1885: Россия на волосок от войны с Англией»[1238].

Полагаю необходимым заметить, что и в дальнейшем события в Афганистане оказывали заметное влияние на курс российской валюты. И это хорошо помним даже мы, ныне живущие. Тогдашний, знаменитый и сегодня, российский министр финансов Н. Х. Бунге крайне озаботился «охранением принадлежащих Государственному Казначейству сумм, находящихся у Лондонских банкиров», опасаясь их «конфискации на случай разрыва с Англиею»[1239].

В Лондоне немедленно нахмурились, грозно затопали ногами и привели британский военно-морской флот в полную боевую готовность. Конечно, отправиться в Афганистан английским броненосцам проблематично, но повторить пиратские набеги на российские берега времен Крымской войны они вполне могли. К счастью, на сей раз обошлось: войны с Великобританией удалось избежать. 29 августа / 10 сентября 1885 г. в Лондоне было подписано «Соглашение между Россией и Великобританией о разграничении афганских владений»[1240]. Полагаю, название этого документа говорит само за себя.

«Ллойд-Джордж намерен в качестве предварительного условия для переговоров предложить ему [Красину] прекратить всякую большевистскую пропаганду в Персии и Афганистане. Он полагает, что Ленин согласится», — записал в своем дневнике в тот памятный вечер 30 мая 1920 г. лорд Ридделл[1241].

Итак, на следующий день сразу после исторического рукопожатия имперского министра иностранных дел и большевистского боевика-террориста «высокие договаривающиеся стороны» уселись за стол. Керзон атаковал с места в карьер, пытаясь навязать Красину массу политических условий, вплоть до амнистии армии барона Врангеля, воюющей в Крыму против РККА. Международная обстановка для такого нажима была вполне подходящая. Удачно начавшееся контрнаступление Красной армии на польском фронте выдохлось, новые подкрепления еще не подошли.

К тому же Керзону, хотя он всячески подчеркивал, что английское правительство проявляет «искреннее желание положить конец изоляции России от западного мира и достичь соглашения о возобновлении торговых соглашений»[1242], было что предъявить Красину и по более болезненным для Лондона вопросам. Ведь буквально за две недели до этой памятной встречи, а точнее 19 мая 1920 г., советские войска из состава базирующейся в Баку 11-й армии высадились в иранском порту на Каспии Энзели, несмотря на находившийся там британский гарнизон в 2000 штыков, усиленный артиллерией, вынудив англичан отойти без боя в столицу провинции Гилян — город Решт.

Красин парировал эти обвинения, заявив, что поздравление короля Георга V, направленное 3 мая 1920 г. Варшаве по случаю годовщины создания польского государства, на практике означает поощрение агрессии Польши в отношении России, особенно на фоне начавшегося 25 апреля широкомасштабного наступления польской армии по всей протяженности украинской границы[1243].

Но это прозвучало с его стороны как-то бледно и не очень убедительно, ведь, несмотря на все заявления командования Красной армии о том, что операция в Энзели носит ограниченный по своей цели характер и завершится с захватом угнанных белогвардейцами в этот каспийский порт кораблей, вскоре стало понятно, что силы большевиков намерены задержаться в Иране надолго. Все это вселило уверенность в местных антиправительственных повстанцев во главе с Эхсануллой-ханом Дустдаром[1244] и Мирзой Кучек-ханом[1245]. Возглавляемые ими отряды т. н. дженгелийцев («людей леса») перешли в наступление и вышибли англичан, конечно, не без поддержки красных частей, и из Решта. А дальше понеслось: сначала была провозглашена Персидская Советская Социалистическая Республика, а затем и Гилянская Советская Республика. Во главе первой встал Эхсанулла-хан Дустдар, второй — Кучек-хан. В общем, все как всегда: каждому вождю по своей республике.

В Москве сделали вид, будто они здесь ни при чем, а все эти действия — местная инициатива. Чичерин выступил с каким-то невразумительным заявлением, отрицая причастность к десанту в Энзели советского правительства. Но всем было ясно, что это далеко не так. Лично на меня на заре моей журналистской деятельности, когда мне с группой афганских коллег посчастливилось посетить музей-квартиру В. И. Ленина в Кремле, большое впечатление произвела карта, которая висела на стене в кабинете вождя революции. Это карта Персии и Афганистана. Единственная во всем кабинете! Так что выводы делайте сами.

Но к чему я это все рассказываю? Дело не в том, что улица, которая ведет к главным воротам и входу на территорию российского посольства в Тегеране, носит имя Мирзы Кучек-хана, и не в том, что на ней находился рабочий офис агентства РИА, который я возглавлял в течение почти десяти лет, а в том, что этому событию в британской прессе уделялось самое пристальное внимание. Лондонские газеты трактовали эту операцию как реальную угрозу британским интересам на Ближнем Востоке, в первую очередь в Месопотамии. Англичане требовали от Москвы «воздерживаться от всякого рода попыток путем военных действий или пропаганды побуждать народности Азии ко всякого рода враждебным действиям, направленным против британских интересов или Британской империи»[1246]. Понятно, что все это мало способствовало созданию атмосферы доверия между «высокими договаривающимися сторонами».

Мирза Кучек-хан, лидер иранских повстанцев. 1920. [Из открытых источников]

Не будем также забывать, что для представителей британского бизнеса главным было урегулировать претензии по долгам царского правительства, которые носили в основном государственный характер, и имуществу частных британских инвесторов, конфискованному или своевременно не оплаченному в России. Поначалу дело шло туго, найти точки соприкосновения никак не удавалось.

Ллойд-Джордж изо всех сил старался наладить эмоциональный контакт с Красиным, заявляя, будто Британия не настаивает на немедленной выплате советской стороной всей задолженности, хотя про себя не раз отмечал, что этот нетипично элегантный большевик с манерами крупного буржуа — куда как более сложный партнер в переговорах, чем Барк. Почему-то подспудно он все время сравнивал этих двух людей. В какой-то момент маститому политику даже показалось, что какая-то появилась паутинка взаимопонимания между ним и Красиным. Когда однажды во время краткой паузы на чашку чая Ллойд-Джордж, как бы мимоходом, поинтересовался деталями встречи Красина с Людендорфом, тот не стал отмалчиваться. И явно с удовольствием, буквально смакуя подробности, поведал свою версию этого памятного для него события, которая в его устном изложении стала обрастать весьма романтическими подробностями. Красин красочно повествовал, как его якобы «с завязанными глазами отвезли на автомобиле за сотни километров от границы» в ставку генерала. Хотя в письмах к жене, где он пространно описывает этот, по-видимому, весьма значимый для него эпизод, нет ни слова о столь